Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Исходный тезис Гандлевского предельно отчетлив: «Дело поэта не раскрытие тайны, а воспроизведение ее в неприкосновенности, чтобы человек, причастный той же тайне, со страхом и восхищением узнал ее по твоим словам»[540]. Приблизить к тайне могут только истинные впечатления: сильные, первоначальные, обычно – детские (пример – «детство» у Набокова, автора для Гандлевского далеко не случайного). Да, детство послевоенного поколения совпало с временами обмана и насилия, и все же, – восклицает Гандлевский, – «Знание знанием и злость злостью, но что нам делать с любовью, раз она есть?»[541].

Как реагировать на эту любовь-обман? Лев Рубинштейн в «соседней» по альманаху «Личное дело» статье-декларации облекает ту же проблему в противительные конструкции. Каков верный выбор между авангардной реакцией и «неавангардной» – вот что его волнует в первую голову; Рубинштейн ищет «водораздел между авангардной и традиционной эстетикой»[542].

Гандлевский проблему противостояния «авангарда» и «традиции» прозорливо обходит стороной. Прозорливо – потому что последующее десятилетие со всею ясностью выявило если не фиктивность, то временность и чрезмерную жесткость тогдашних стилистических и мировоззренческих противостояний. Гандлевский рассуждает как бы «поверх барьеров», эстетические проблемы у него оказываются производными от типов жизненного поведения. Итак, есть тайна, заключенная в первоначальных впечатлениях детского и юношеского бытия в условиях советского быта. Именно эти – негативные, но подлинные – впечатления были многими стихотворцами кардинально переосмыслены, поставлены под сомнение в эпоху скороспелых перестроечных разоблачений.

Гандлевский выделяет две возможные реакции на подобную смену ориентиров: «волевую» и «ироническую», причем за каждой из них стоит своя поэтическая интонация. Волевая реакция – предполагает поиск новой подлинности, серьезный и обдуманный отказ от того, что обнаружило в постсоветское время свою ложность и фальшивость. По Гандлевскому, «нотки судейски презрительные наряду с одической плавностью слога естественны в этой поэтике»[543]. Неорганичность, прихотливая недолговечность подобных стилистических комбинаций не вызывает сомнений.

Ироническая реакция представляется автору эссе еще более ограниченной, эстетически непродуктивной: «Сфера осмеяния широка и продолжает расширяться. Веселье крепчает, входит в азарт. Огонь его перебрасывается на идеалы вообще, на язык вообще, на авторитеты вообще»[544].

Гандлевский настаивает на третьем, промежуточном пути, который он и называет критическим сентиментализмом. В этом случае «причастность к былому хоть и осознается ‹…› как нечто постыдное, но – как быть – она есть. Она делает невозможным, потому что фальшивым, разговор со своим временем свысока»[545]. Гандлевский последовательно отмежевывается от «символистской» и «петербургской» поэтики в пользу «постакмеистической» зоркости, сдержанного внимания к приметам постылого, но родного прошлого, к «дыму отечества» и «родному пепелищу»: «Прекрасны бабочки, и шорох мартовского льда на Неве прекрасен! И все-таки падает мое сердце от запаха ремонта, карбида, железного привкуса воды из кухонного косого крана. ‹…› Шаткая, двойственная позиция. Есть в ней и высокая критика сверху, и насмешка, а главное – любовь сквозь стыд и стыд сквозь любовь. ‹…› Хорошо это или плохо? Скорее всего неплохо, если не расплыться вовсе, а держать в уме и высокий пафос и иронию»[546].

Именно это парадоксальное совмещение пафоса и иронии (для множества других, более жестких и полемичных поэтических манер немыслимое!) и предопределило главную особенность поэтического зрения Гандлевского, сделала его творческие позиции необычайно весомыми и авторитетными. Поэт нащупал и сформулировал магистральную закономерность собственного творчества на пути от «Московского времени» к клубу «Поэзия», от семидесятых годов – к девяностым. Profession de foi Гандлевского так или иначе разделяли все участники спектакля «Альманах», не случайно название сборника «Личное дело №__», наряду с «архивным» подтекстом, имеет и иной смысл, позднее зафиксированный Гандлевским в «Трепанации черепа»: «Литература была для нас личным делом (курсив мой. – Д. Б.). На кухню, в сторожку, в бойлерную не помещались никакие абстрактные читатель, народ, страна»[547].

В 1991 году Гандлевский был принят в Союз писателей. С 1992 года работает редактором отдела публицистики в журнале «Иностранная литература». В 1992–1993 годах Гандлевский был автором и ведущим цикла литературных передач «Поколение» на радио «Россия», в течение 1995/96 учебного года вел семинар о современной отечественной поэзии в Школе современного искусства (Российский государственный гуманитарный университет).