Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

М. Безродный, напротив, подчеркивает не метафизическую, а игровую природу поэтики Гандлевского, который, по мнению критика, «по разнообразию и оригинальности приемов “игры в классику” ‹…›, кажется, не знает себе равных»[563].

С. Костырко пытается подобрать иные, лежащие в сфере постсоветского «литературного быта» ключи к творческой манере Гандлевского, особенно его прозы: «Откровенно удручает количество оглядок на как бы вообще не существовавший для круга Гандлевского институт Союза Писателей СССР. ‹…› Попутные, как бы скупые и небрежные, упоминания некоторых престижных атрибутов их нынешней жизни ‹…› заставляют ‹…› сделать заключение о возникновении нового литературного истеблишмента, или, говоря старым языком, номенклатуры со своим стилем жизни»[564].

Так или иначе, обсуждение творчества Сергея Гандлевского, места его поэзии и прозы в современной русской словесности продолжается и обещает и в будущем быть исключительно содержательным и плодотворным.

«Новый мир» и новая жизнь [565]

За десятилетия своей истории журнал «Новый мир» несколько раз оправдывал свое название и одновременно ему противоречил. Вернее сказать, в самом словосочетании «новый мир» присутствует смысловое пространство, исключающее единое и единственное истолкование. Первоначальное (и, стоит заметить, однобокое, поверхностное) прочтение предполагает резкую ломку традиции, отсылает к двум известным песенным цитатам: «Отречемся от старого мира…» и «Мы наш, мы новый мир построим…». Однако даже эта лежащая на поверхности метафорика не столь проста, как это может показаться на первый взгляд. Здесь присутствуют на равных началах и духовное усилие (отречение), и усилие конструктивистски вещественное, шаг за шагом порождающее ранее неизвестную, но совместно («наш!») созидаемую и желанную реальность. Между мыслью и вещью незыблемо присутствует нечто третье – представление об идеале, иначе говоря, допущение возможности идеального представления только о том, что дано человеку извне, но также о том, что подвластно его мироустроительным замыслам. Эта тройственная конструкция оказывается исключительно устойчивой – даже профанирование идеала в антиутопических построениях прошлого века («о дивный новый мир») вовсе не исключает его извечной желанности, необходимости.

Здесь самое время перейти к иному подтексту броской формулировки, в начале 1925 года ставшей названием вновь возникшего литературного издания. Новый мир – это новый свет, новая жизнь, он вовсе необязательно возникает в результате разрушения, наоборот, рождается вопреки деструкции и благодаря напряженному усилию и (нередко) этому усилию тождественный. Мир – не только предметная среда, материальные условия существования, но и условие бытия, контуры особого человеческого самоощущения, будь то преображенная любовью Vita nova (по Данте), или страстная устремленность к фольклорному Беловодью, либо порыв к иному, новому в жизни религиозного человека. «Мир – свет – жизнь»: этот ряд понятий, взятых в модальности новизны, предполагает сближение феноменов, бесконечно далеких друг от друга: частное, летучее и нестойкое впечатление отдельного человека сопряжено здесь с плотным, вещественным устройством внешних форм жизни, созданных помимо чьего бы то ни было желания. Посредствующим звеном служит впечатление, ставшее словом, равно как и вещь, давшая начало образу.

В двадцатые годы (до середины тридцатых!) в нашем отечестве, в соответствии с авангардными декларациями начала века, полагалось «сбрасывать с парохода современности» все привычное, веками подтверждавшее собственную ценность. Подобная программа публичного разрыва с классическим прошлым была задана и литературе, в недальнем будущем получившей наименование «советской». Конечно, «Новый мир» эту программу тоже исполнял, однако уже тогда на страницах журнала время от времени появлялись вещи, выдержанные в совершенно иной тональности, содержавшие биографии не столько строителей «нового мира», сколько искателей «новой жизни»: «Жизнь Клима Самгина», «Кащеева цепь», «Черный человек», «Спекторский».

Вдумчивая, неторопливая оглядка на «старый мир» – характернейшая черта новомирской критики первого призыва. Не случайны претензии «Краткой литературной энциклопедии»: «Наряду с произведениями, вошедшими в золотой фонд советской литературы, в журнале появилось немало слабых и посредственных материалов. Отдел критики в эти годы потерял прежнее значение, статьи и рецензии носили случайный характер и нередко были посвящены литературе прошлого».