Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

«Зарываемое в землю» – не только упоминаемые в стихотворении «ересь, спесь». Это – талант. Правомерно ли так поступать с талантом поэтическим? Да, поскольку много в нем темного, двусмысленного. Нет, поскольку бесстрастное избавление от сомнений само по себе есть недолжная и нечестная страсть. Унижение паче гордости. Покорность сродни бунту. Значит, поэт (падкий до соблазнов, как женщина, кошка или дитя) обречен нести свою ношу? К чему? Чтоб «часть его большая» пережила поколения? Нет, этой надежды более нет. Многократно провозглашенный в прошлом веке «кризис автора», «конец искусства», по версии Олеси Николаевой, приходит с неожиданной стороны. Об этом яснее всего говорится в стихотворении «Снежное поле», вполне очевидным образом примыкающем к череде русских од-«памятников» в духе Горация.

Страшно гадать, наугад раскрывая страницу.
В трепете сердце на каждую строчку готово:
все ему впору, и все в откровенье годится.
Жизнью аукнется – кровью откликнется слово.
«Я вас любил», прочитаешь и вздрогнешь под взглядом.
Вынешь: «То Бог меня снегом занес», – задохнешься.
Словно из щели, потянет бедой и надсадом,
станешь ее заколачивать и – промахнешься!

…Пусть бы неузнанной тенью, тропой безымянной

жизнь проходила походкою неуловимой
в сумерках – серой, при свете заката – багряной,
легкой под ветром и ливнем взашей гонимой.
Пусть бы неведомый стал бы ее беспокоить, –
шип ли обиды, восстанье ли чертополоха, –
только б не наша печаль – все назвать да присвоить,
вскинуть на плечи, тащить до последнего вздоха.
Только б не наше желанье – печатью своею
все запечатлеть и думать, что вышло – богато.
И, словно скряга – сундук, открывать – холодея –
снежное поле, где кто-то любил нас когда-то.

Как вам это понравится? Не думаю, что слишком. Все схемы осмысленной высокой притчевости нарушены. Не уверен, что «нравится» подобная безысходность поэтического усилия и автору, даже – что тут вообще применимы категории из ряда «нравится – не нравится». Усталость Блока конца 1900-х здесь слышится явственно и недвусмысленно:

Искусство – ноша на плечах,
Зато как мы, поэты, ценим
Жизнь в мимолетных мелочах!

«Бог меня снегом занес» (прошу прощения за азбучное напоминание) тоже цитата из Блока, из глубочайшего стихотворения «Поэты» («За городом вырос пустынный квартал…», 1908):

Пускай я умру под забором, как пес,
Пусть жизнь меня в землю втоптала, –
Я верю: то Бог меня снегом занес,
То вьюга меня целовала!

К чему сочинять стихи, если нарушен закон их восприятия, понимания? Если раскрытые наугад заведомо великие поэтические строки больше не находят отклика? Дело более не в невыразимости поэтического чувства по Жуковскому и не в неизреченности поэтической мысли по Тютчеву. Поэтическая эмоция и ее первоисточник – разноприродны, разновидны и разностильны. Непонимание и недопонимание не так уж и страшны. В худшем случае – это трагедия, то есть нечто наполненное очевидным смыслом. Гораздо страшнее – произвольность и непредсказуемость возможных пониманий. Бывает то так, то эдак, когда-нибудь, возможно, кое-кто из жителей подлунного мира и подлинное из твоих стихов вычитает, дражайший пиит! Огромное множество современных стихотворцев на подобной неуправляемой многосмысленности и альтернативности понимания просто-таки настаивает. Для Олеси Николаевой она совершенно неприемлема. Но – и это самое важное – исконную сомнительность и исчезающую малую смысловую определенность поэтического творчества невозможно отрицать. Николаева делает свое искусство в присутствии конца искусства, с оглядкой на него, с желанием достучаться именно до тех многих, кто иного исхода для поэзии и не видит. Эта оглядка – не украдкой, а в открытую, чтобы откликнулись не единомышленники и почитатели, а люди, мыслящие совершенно иначе. Вот в чем состоит ее упорное и упрямое наставление в эпоху, когда притчи и аллегории никак не в чести. Нам остается только его услышать.