Работы разных лет: история литературы, критика, переводы

Северо-западные славяне занимают промежуточное положение между евразийским и романо-германским мирами – это общее место. Однако констатации этого факта явно недостаточно. Необходимо вскрыть степень интенсивности и направление перехода одних культурных явлений в другие: гибридный характер всякого промежуточного явления требует особой изощренности научного метода. В этих условиях всякая односторонность опасна, поскольку может привести к деформации исследуемого материала. Это отчетливо видно на примере истории чешской культуры, в особенности – чешского искусства. Если историю средневекового чешского искусства начинать с тезиса о том, что культурное движение в Богемии данного периода в целом может быть охарактеризовано как «dohánění Evropy» («гонка за Европой»), то можно всерьез опасаться, что не-романо-германский субстрат этого искусства, а также незападные на него воздействия не будут в должной мере приняты во внимание. Подобная трактовка фактически приведет к изъятию из реального контекста важнейшей для истории чешского искусства церковнославянской эпохи.

Мало того, даже общие исследовательские принципы, выработанные романо-германской наукой, не могут быть механически перенесены на иную почву. Часто имеющую место неприменимость аксиом западной науки для обработки иноприродного материала, между прочим, блестяще продемонстрировали для древнерусского искусства Некрасов[720] и другие современные русские искусствоведы. То же самое было доказано Савицким применительно к географии России, Зелениным – для российской этнографии (см. его книгу «Табу слов у народов восточной Европы и Северной Азии», Л., 1929), а Трубецким – для неевропейских культур. Пересмотр истории русского государства, русской культуры и философии, а также пересмотр методов русской фольклористики, предполагающий отказ от бесконтрольного заимствования устоев западной науки, несомненно принесет обильные плоды.

Невозможно утверждать, что исходные принципы русской науки найдут стопроцентное применение в работе с западнославянским материалом, однако я убежден, что эти принципы смогут внести плодотворные коррективы в одностороннее западничество [Westlertum] некоторых западнославянских научных дисциплин. Пропасть, якобы отделяющая те или иные западнославянские явления от соответствующих им русских, при ближайшем рассмотрении во многих случаях кажется столь глубокой лишь потому, что сама наука, характеризующая эти западнославянские феномены, носит ортодоксально западнический характер.

Подытожим сказанное. Мы коснулись некоторых характерных черт сегодняшней русской науки. Или советской? Или, может быть, эмигрантской? Будущий историк изумится настойчивости, с которой летописцы нашего времени отделяют друг от друга культурную продукцию Советского Союза и русской эмиграции. Даже если реальную картину их взаимодействия максимально схематизировать, противопоставить оба географических понятия с точки зрения политической – и тогда окажется, что о двух отдельных культурах не может быть и речи. Характерному для русской современности многообразию политических устремлений соответствует богатый спектр тенденций и форм культурного творчества; однако установление формальных совпадений между определенной политической идеологией и конкретным течением в науке или искусстве вовсе не дает основания предполагать, что реальные носители [Träger] этих тенденций во всех случаях должны быть идентичны друг другу. Думать так было бы наивным упрощением. Разве мы не знаем пламенных революционеров в политике, млеющих от благоговения перед портретами Парижского салона, или, скажем, новаторов в музыке, совершенно равнодушных к новейшим течениям в современной науке? Профессор Блох[721] проводит интересную и убедительную параллель. «История нас учит, – говорит он, – что революционные эпохи в жизни совпадают с революциями в химии. Так, Великая французская революция совпала по времени с основополагающими работами Лавуазье». Все это, однако, не спасло Лавуазье от гильотины. Гипотеза о том, что принадлежность к той или иной политической группировке всецело предопределяет духовный кругозор человека, является характерным признаком идеологии, которая среди всех социальных ценностей отдает предпочтение именно политике.