Весной 1941 г. Лингвистическим обществом [Språkvetenskapliga Sällskapets] в Уппсале была напечатана моя работа «Kindersprache, Aphasie und allgemeine Lautgesetze»[754]
, которая позднее вошла в состав «Трудов» [ «Forhändlingar»] этого Общества. Незадолго до отъезда в Америку я попросил Общество разослать авторские экземпляры книги нескольким ученым из стран, порабощенных гитлеризмом: Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии, Чехословакии, Польши, Венгрии. К этим посылкам были приложены тезисы, написанные вместе с Дж. Лотцем[755] и напечатанные Венгерским институтом Стокгольмского университета, – «Axiomatik eines Verssystems am mordwinischen Volkslied dargelegt»[756]. Эти же тезисы Институт разослал зарубежным исследователям стиха, согласно списку, предложенному авторами. Большинство посылок, по всей вероятности, дошло до адресатов, и Уппсальское Лингвистическое общество переслало в Нью-Йорк немногочисленные предназначенные для меня ответы: два или три письма из Дании и Норвегии и одно из Варшавы – от Седлецкого. Это его письмо было гораздо подробнее предыдущего. Густая машинопись с минимальным интервалом, без разбивки на абзацы (лишь намеченные условным знаком §§§) и какого бы то ни было вступительного обращения к адресату, а также с многочисленными сокращениями либо пропусками слов. Местами текст написан эзоповым языком, видимо, из опасения, что предыдущее письмо исчезло по пути к адресату.Недавно в ворохе бумаг я отыскал этот пожелтевший листок. Четверть века я к нему не возвращался, однако его содержание оставалось в моей памяти незыблемым. Я твердо уверен, что и письмо, уничтоженное перед моим отплытием из Швеции, равно как и все, что пришлось сжечь в ночь на 15 марта 1939 г. на глазах у озверевшей своры судетских нацистов, – все это я запомнил накрепко, в подробностях. Вот полный и в высшей степени существенный текст письма, единственные сохранившиеся у меня строки умершего друга.
<Ф. Седлецкий – Р. Якобсону>
3. IV.41
Месяц тому назад пришли обе брошюры: «Kindersprache…» и «Axiomatik…», причем последнюю я недавно получил повторно. И ничего больше – ни письма, ни открытки, кроме записки с новогодними пожеланиями. В середине февраля я отправил письмо, потом открытку – дошли ли они? Мы существуем по-прежнему – я и все мои друзья (хотя с некоторыми из них я сейчас не могу общаться лично[757]
); условия тяжелые, даже нормально питаться очень трудно. Я по-прежнему без работы, истощен болезнями, которые, впрочем, не слишком серьезны. Вскоре, возможно, уеду на время в пригород, вот и наберусь сил; сейчас не занимаюсь ничем, даже не читаю почти, хотя времени у меня, безработного, уйма. А вообще-то мы держимся! Очень тягостно, что мы ничего не знаем обо всех вас, о Кружке; что с Богатыревым, с Исаченко[758]? Но ведь так же трудно представить, сподобится ли еще когда бы то ни было хоть что-нибудь написать, издать, напр<имер>, автор «Исследований по польск<ой> метрике»[759]. Вы ведь лучше осведомлены о его перспективах – вот мы и просим Вас сказать об этом несколько слов. И вообще очень, очень просим писем! А за брошюры – горячая Вам благодарность! Словно бы с того света пришла эта почта… NB – они дали мне вместе с 8-м томом «Travaux»[760] так много пищи для размышлений (прежде всего благодаря постоянному общению с Жулкевским[761], который учит меня множеству вещей – собственно, всему! – и школит мою методологическую совесть) – об этом я и хотел бы порассуждать на остатке этого листочка бумаги.1. Эпиграф к «Kindersprache, Aphasie und Lautgesetze» [см. выше. –
То же и в «Теории языка» Бюлера[763]
: explicite[764] – последовательное признание доктрины Гуссерля, implicite[765] – на сегодняшний день единственная широкомасштабная аксиоматизация языковой теории, опять же почти в строгом соответствии с принципами, напр<имер>, «Logische Aufbau der Welt» Карнапа[766]. Вспоминаю, как мы с Жулкевским беседовали с Тростом[767], который не мог понять: 1) нашего безразличия к феноменологии; 2) нашего интереса к логистике, Венскому кружку[768] и т. д.