Итак, структурализм (и представляющая его сегодня новейшая фонологическая лингвистика) – по собственной своей структуре и исходным предпосылкам (а также по происхождению: Соссюр[769]
– Дюркгейм[770] – Мейерсон[771] – Венский кружок…) представляет собою научную дисциплину, основанную на принципах аксиоматизации теории, на проверяемости [weryfikacyjnocści] (т. е. сводимости к системе аксиом) всех ее не-первичных утверждений, а также на различении обыденной и научной реальности и на признании приоритета последней. Это означает, что классификация, принятая в рамках теории, не выводима из «переживания» исторической действительности (в какой бы то ни было ее модальности), но предопределена самою же внутренней структурой теории, синтаксическими принципами ее языка и т. д. Эта характеристика не противоречит современному эмпиризму (Витгенштейн[772], Карнап[773], Несс[774]), который всякое знание выводит из «протокольных утверждений» [Protokolsätze], поскольку, как свидетельствуют недавние исследования (Поппер[775]), «протокольные утверждения» никогда не бывают нам даны обособленно, но исключительно в рамках целостной теории.Все это – фундаментальные положения, феноменологии чуждые, с нею не совместимые.
Феноменологические вкрапления в фонологии свидетельствуют, по крайней мере, об отсутствии контролирующей методологической рефлексии, если не о методологическом конфликте, взрывающем фонологию изнутри.
2. В своей беспорядочной статье («Travaux», 8) Пос[776]
провозглашает одною из величайших заслуг фонологии реабилитацию интроспекции и восстановление ее прежних прав в гуманитарном познании (опускаю причудливую аргументацию этой фантасмагории); и это, дескать, происходит после нескольких десятилетий героических усилий ученых всего мира, стремившихся к вытеснению интроспекции из методики, теории и техники гуманитарных наук, поскольку интроспекция ex definition[777] связана с понятием сознания, а в конечном счете (благодаря своему техническому и теоретическому аппарату) – с психологизмом. Интроспекция – это техника получения данных о явлениях «объективно непознаваемых», личностно уникальных и «внутренних», техника психологическая par excellence.Провоцируя восстановление прав интроспекции в гуманитарных науках и, тем самым, игнорируя своеобразие исследовательского их инструментария, Пос освящает психологическую терминологию и тематику в лингвистике и в гуманитарии как таковой.
В совершенном согласии с этими взглядами ван Вейк[778]
в своей необъятной по объему статье (ibidem[779]) озабоченно размышляет над отношением фонологических и внефонологических элементов к сознательным и бессознательным! Впрочем, и сам автор всем этим как будто бы слегка сконфужен.3. Следующим этапом методологического разложения фонологии можно считать, напр<имер>, сочинения де Гроота[780]
(между прочим, в «Travaux», 8). Исходя из тезиса, что более невозможно говорить о какой бы то ни было самостоятельной научной реальности, а значит, не существует и автономии научных дисциплин, обладающих (и ограниченных) особым набором присущих им задач и собственным инструментарием, де Гроот окончательно перечеркивает самостоятельность лингвистики, гуманитарных наук как таковых по отношению к естественным. В свою «систему» науки об ударении он включает понятия par excellence: 1) психологические (подчеркивающие эстетические функции); 2) физиологические (экономическая функция в смысле Г. Спенсера[781] – мне стыдно за надругательство над усилиями авторов «Связи сюжетосложения…»[782] и «О чешском стихе…»[783]); 3) физические (некие «ритмические параметры», измеряемые в единицах объективного, физического времени).Антропологию культивирует в языкознании Гиннекен[784]
, декларирующий свою «симпатию» к фонологии (см., например, труды варшавского Съезда славистов). Недавно мы прочитали многозначительные рассуждения о процессах языкового развития в сопоставлении с процессами филогенезиса и онтогенезиса, причем эти понятия, известные как строгие термины антропологии и вообще любой «органической генетики», даны без пояснения, – в каком (метафорическом, а если нет, то в каком именно