Радуга

Листал господин Клеменсас густо исписанные страницы, хотя ничего не видел и даже не старался увидеть, потому что мозг напряженно работал, а на лбу проступала то холодная, то горячая испарина. Что делать? Что делать? Ах, господи, какой малости не хватало, чтобы этому врунишке свату надеть петлю на шею! Но этот негодяй, спасая шкуру, без всякого сомнения, выдал бы политическую тайну молодожена... И змея Юрате, угодив в расщеп Кезиса, еще неизвестно, что бы запела. И госпожа Хортензия, которой прищемили бы хвост во время обыска, тут же выдала бы, откуда у нее тысяча литов. Чего доброго, отпечатки пальцев Клеменсаса на банкнотах остались... Ведь он так попел, пока отслюнил их. Всё, всё против него! Кезис сожрет господина Клеменсаса быстрее, чем Заранка сумеет сожрать его самого. Значит, волей-неволей приходится выручать эту сволочь из петли. Значит, Заранка был прав, когда объяснял ему когда-то, напившись, что латинская пословица „Honesta mors melior est, quam vita turpis“[18] вводит в заблуждение учащуюся молодежь и поэтому на родной язык ее надо переводить так: «Лучше позорная, но богатая жизнь, чем достойная тюрьма или смерть...» Ужак! Черт! Мефистофель проклятый! Как хитроумно связал он руки Клеменсасу, подсунув эту непорочную блудницу Маргариту, по-литовски именуемую Юрате, из-за которой так не хочется умирать или оказаться за решеткой...

— Хорошо, господин Кезис. Я внимательно изучу ваш рапорт и сделаю соответствующие выводы, — сказал господин Страйжис через минуту, отправляя оранжевую папку в ящик стола. — Но меня уже сейчас интересует вопрос, откуда вы взяли эти компрометирующие господина Заранку сведения?

— У нас, у полиции безопасности, в каждой округе есть свои агенты, господин начальник уезда.

— Любопытно, чьими глазами вы видите и чьими ушами вы слышите в Кукучяйской волости?

— Это служебная тайна.

— Во вверенном мне уезде для меня не может быть никаких тайн, никаких ведомственных барьеров.

— Вы, господин Страйжис, забываете, что я подчиняюсь и начальнику Укмергского округа и полиции государственной безопасности.

— В таком случае, господин Кезис, прошу забрать свой рапорт. Я не стану его читать и не позволю кому угодно поливать грязью ответственных чиновников уезда, с которыми проработал целых двадцать лет!

— Да будет мне позволено, господин Страйжис, напомнить, что и я ваш старый соратник.

— Это не меняет сути дела, господин Кезис.

— Почему?

— Потому что этот рапорт основан не на ваших собственных наблюдениях, а на чужих россказнях, которые могут оказаться клеветой.

— Я головой ручаюсь за человека, который эти россказни передал. Он мой агент уже восемнадцать лет.

— Ваше дело верить ему или не верить. Для меня собственная голова и головы других дороже пареной репы, и поэтому не намерен лезть в петлю, а тем более не позволю сунуть других. Вас лично, или господина Заранку. Для меня каждый из вас по-своему дорог, поскольку вы делаете нужное дело для меня, для уезда и для родины. Откровенно говоря, меня до глубины души оскорбляет ваше, господин Кезис, недоверие к начальнику уезда, но я, как видите, уступаю. Поступайте со своими служебными тайнами, как вам угодно. Меня не интересует каждый ваш, извините, агент. Меня интересуете вы, господин Кезис, лично, и господин Заранка тоже. Меня интересует ваше служебное достоинство. У меня ум за разум заходит, не понимаю, почему вы цапаетесь. Чего вам не хватает? Почему я, начальник уезда, должен служить помойной ямой то для одного, то для другого? Если вы себя не уважаете, это ваше дело... Но будьте любезны, уважайте начальника своего уезда, который старше вас как рангом, так и военным чином, черт возьми. Я не позволю. Не позволю. Не позволю... — словно грамофон с ослабевшей пружиной, стал повторяться Страйжис, растерявшись, не зная, что сказать еще, но по-всегдашнему высокомерный, подтянутый.

— Хорошо, господин Страйжис. Из уважения к вам я на сей раз изменю своим принципам. Тем более, что мой верный агент вряд ли сможет дальше мне служить...

— Почему?

— Он стал жертвой Заранки. Это Бенедиктас Блажис с хутора Цегельне, господин начальник. — Я уже говорил — Блажиса разбил паралич. В его возрасте нет надежды поправиться...

— Погодите. Так кто же вам сообщил об этих событиях?

— Дочка Блажиса. Барышня Микасе. Ее прислал отец. Это первое за восемнадцать лет нарушение нашей священной конспирации, но ему простительно, господин Страйжис. Он висит между жизнью и смертью.

Вот когда господин Страйжис пришел в себя. Вот когда почувствовал, что у него есть шансы выиграть поединок.