Раффлс, взломщик-любитель

Телеграммы от него, как оказалось, тоже не было, так что и мои проблемы начались раньше, чем ожидалось. Я сказал, что не видел Раффлса с часу дня, и в дальнейшем тоже старался переплетать ложь с правдой там, где это было возможно. Вскоре наш разговор был прерван стуком в дверь – наконец-то пришла телеграмма, которую, прочитав, квинслендец передал мне.

– Вызвали за город! – проворчал он. – Внезапная болезнь близкого родственника! Что у него за близкие родственники?

Я их не знал и на какое-то мгновение струсил перед лицом необходимости придумать таковых; затем я ответил, что никогда не встречал никого из его родни, почувствовав себя увереннее от осознания собственной честности.

– Думал, вы закадычные друзья, – произнес он, как мне показалось, с тенью подозрения в маленьких хитрых глазках.

– Только в городе, – ответил я. – Я никогда не был в его загородном доме.

– Что ж, – проворчал он снова, – полагаю, с этим ничего не поделаешь. Не понимаю, почему нельзя было сначала прийти и поужинать. Представить себе не могу, как можно отправляться к чьему-то смертному одру, предварительно не отужинав. В такие места нельзя ехать на голодный желудок, это же само собой разумеется, как по мне. Ну да ладно, поужинаем без него, а он пускай довольствуется тем, что сможет себе раздобыть, в конце-то концов. Не позвоните в колокольчик? Вам, наверное, известно, зачем он собирался со мной увидеться? Жаль, но я не смогу увидеть его вновь – по его же собственной вине. Мне понравился Раффлс, я сразу почувствовал родственную душу. Он циник. А мне нравятся циники. Я сам таков. Скажи какую-нибудь гадость о его мамаше или тетушке – он и бровью не поведет.

Я старался связать его фразы воедино, хотя они, несомненно, выглядели совершенно не относящимися друг к другу, и вставлял замечания то тут, то там. Они заполняли пустоту до того момента, пока не был подан ужин, что позволило мне составить об этом типе впечатление, в котором я лишь укреплялся с каждым последующим его высказыванием. Впечатление, избавившее меня ото всех угрызений совести касательно своего вероломства, с которыми я сел за его стол. Он принадлежал к тому ужасающему типу людей, которых называют Недалекими Циниками; его единственной целью были едкие комментарии обо всем и вся, а единственными достижениями – вульгарная непочтительность и неумная язвительность. Невоспитанный и невежественный, он (по его собственному выражению) нагрел руки на росте стоимости его владений. Однако же ему нельзя было отказать в хитрости – равно как и в злобе, с которой он взахлеб смеялся над неудачами менее ловких спекулянтов в той же сфере. Даже сейчас я не чувствую особого сожаления по поводу своего поведения в отношении достопочтенного Дж. М. Крэггса, Ч. З. С.

Но мне никогда не забыть тех минут агонии, которые я переживал, одним ухом слушая хозяина, а другим – прислушиваясь, не шумит ли за стеной Раффлс! Один раз я его услышал; я готов в этом поклясться, даже несмотря на то, что комнаты были разделены не старомодной складной, а полноценной дверью, которая была не только заперта, но и как следует занавешена шторой. Мне пришлось пролить вино и смеяться над своей неловкостью, выслушивая очередную грубую колкость Крэггса. После этого я вслушивался уже изо всех сил, однако больше так ничего и не услышал. Но затем, когда официант удалился, Крэггс, к моему ужасу, вскочил со своего места и без предупреждения направился к спальне. Словно окаменевший, я сидел до самого его возвращения.

– Мне показалось, что я слышал звук открывающейся двери, – сказал он. – Ошибся, наверное… Игра воображения… Ну и нагнало же оно на меня страху! Раффлс рассказывал вам, какое бесценное сокровище у меня здесь хранится?

Разговор наконец перешел на картину. До этого момента мне удавалось засыпать его вопросами о Квинсленде и о том, как он сколотил свое состояние. Я пытался снова вернуться к этой теме, однако все было без толку. Он вспомнил о своей ненаглядной, добытой бесчестным путем драгоценности. С доверительной болтливостью объевшегося он с головой погрузился в обсуждение того, что волновало его в наибольшей мере, и мне оставалось лишь поглядывать на часы, висевшие на стене у него за спиной. Было лишь без четверти десять.

Уйти, сохранив лицо, я все еще не мог. Так я и сидел, попивая с хозяином портвейн и слушая историю о том, что же стало причиной возникновения у него желания завладеть тем, что он радостно называл «настоящим, неподдельным, стопроцентным, непотопляемым, несокрушимым старым мастером». Это было «на голову выше», чем у некого другого законодателя с тягой к живописи, принадлежащего к конкурирующей партии. Даже краткое изложение его монолога могло бы утомить до смерти, поэтому достаточно будет сказать, что закончился данный монолог приглашением, которого я так боялся весь вечер.

– Но вы должны увидеть ее. В соседней комнате. Идемте.

– Разве она не запакована? – спросил я поспешно.

– Замок и ключ. Вот и все.

– Прошу вас, не стоит беспокоиться, – убеждал я.

– К черту беспокойство! – отрезал он. – Пошли.