Раффлс, взломщик-любитель

С неуклюжей яростью я ударил по воздуху. Было очевидно, что Раффлс интересовал людей, метко названных им «жутковатой коллегией», не как игрок в крикет, а как подозреваемый в преступлениях! Он был неправ все это время, а мое дурное предчувствие с самого начала было верным! И его по-прежнему не было видно, так что я не мог его предупредить, а часы уже начинали бить восемь!

Описывать мое психологическое состояние в тот момент нет смысла – как мне кажется, звук боя часов лишил меня тогда всех мыслей и чувств, и в этом благословенном сне разума я сумел сыграть свою жалкую роль лучше. С другой стороны, ни в одно мгновение моей жизни мои чисто объективные впечатления не были столь живыми, как в тот час, и от воспоминаний о них меня по сей день бросает в дрожь. Я до сих пор слышу свой бешеный стук в двойные двери. Они широко распахиваются, и все начинает походить на какой-то претенциозно-торжественный ритуал. По обе стороны от них стоят долговязые лакеи в шелковых чулках; похожий на прелата дворецкий величественно кланяется мне с лестницы, напоминающей ступени храма. Я достигаю библиотеки с заполненными книгами стеллажами вдоль каждой стены, где на персидском ковре у камина собрались всего несколько человек, и мне становится легче дышать. Один из них – Раффлс, беседующий с крупным мужчиной с челом полубога, но глазами и челюстью бульдога-дегенерата. Это и был наш благородный хозяин.

Пока мы жали друг другу руки, лорд Торнэби смотрел на меня с совершенно непроницаемым выражением, после чего препоручил меня нескладному человеку, которого он называл Эрнестом и фамилии которого я так никогда и не узнал. Эрнест, в свою очередь, с застенчивой и неуклюжей вежливостью представил меня остальным двум гостям. Они были той самой парой, которая приехала в кэбе; один из них оказался Кингсмиллом, К. А.[69], второго я узнал сразу же, поскольку видел его на фотографиях: это был Пэррингтон, провинциальный писатель. Вместе они представляли любопытный контраст: юрист был толстеньким, щеголеватым и лицом напоминал Наполеона, а литератор выглядел как кудлатый пес в вечернем костюме. Ни одного из них я особо не заинтересовал, но, обменявшись с ними парой слов, я заметил, что они не отрывали взглядов от Раффлса. Впрочем, к ужину нас пригласили немедля, и все шестеро вскоре уже сидели за блестящим маленьким столом, который посреди огромной темной комнаты выглядел подобно кораблю, севшему на мель.

Я не был готов к тому, что гостей будет так мало, и поначалу почувствовал облегчение. У меня промелькнула довольно глупая мысль, что, если дело примет наихудший оборот, их будет всего двое на каждого из нас. Однако вскоре я уже жалел об отсутствии того ощущения безопасности, которое часто испытываешь, когда находишься в большой группе людей. Нас было слишком мало для конфиденциального диалога с соседом, который, по крайней мере, мог бы мне позволить избежать опасностей, сопряженных с обсуждением основной темы нашего разговора. И этот разговор очень быстро перерос в атаку, столь тонко спланированную и столь искусно проводимую, что я даже не мог представить себе, как Раффлс сумеет распознать ее и тем более понять, что она направлена против него, и как мне предупредить его об опасности. Что касается меня, то я до сих пор не могу с уверенностью сказать, почтил ли клуб меня тогда своими подозрениями; возможно, это было так, а возможно, они не обратили на меня внимания из-за более крупной добычи.

Первый выстрел произвел сам лорд Торнэби, попивая херес. Раффлс сидел от него по правую руку, а писатель-провинциал – по левую. Справа от самого Раффлса расположился юрист, а я сидел между Пэррингтоном и Эрнестом, занявшим место в конце стола и казавшимся своего рода вассалом благородного дома. Такова была наша разношерстная компания, к которой обращался лорд Торнэби, откинувшись в кресле и моргая своими мешковатыми глазами.

– Мистер Раффлс, – произнес он, – рассказывал мне о том бедняге, который получил высшую меру в прошлом марте. Достойный конец, джентльмены, достойный конец! Это правда, что ему просто не повезло попасть в яремную вену, однако его собственный конец стал достойным примером наиболее славных висельных традиций. Расскажите им, мистер Раффлс, это будет такой же новостью для моих друзей, какой оно было для меня.

– Я расскажу эту историю такой, какой я ее услышал, когда в последний раз играл в «Трент-Бридже»[70]. Думаю, что это так никогда и не попало в газеты, – сказал Раффлс серьезно. – Полагаю, вы помните ужасающую шумиху вокруг выездных тестовых матчей[71], проводившихся в то время в Австралии: похоже, что решающая игра пришлась на последний день приговоренного на этом свете и он не мог уйти в мир иной, не узнав ее результата. Если помните, мы ее выиграли, и он сказал, что после этого ему будет веселее болтаться на ветру.

– Расскажите им, что он еще сказал! – воскликнул лорд Торнэби, потирая свои пухлые руки.