Рассказы

В тот день затея Шутера провалилась — Лакленд в последний момент отказался от поездки. Шутер поколесил немного по городу и наконец позвонил мне; я сообщил ему, что надежда — самое главное, что может быть у человека, и что не следует унывать.

— А где Мэрион? — несчастным голосом спросил Шутер; мои слова не очень‑то его и утешили.

— В мусорном баке, — сказал я. — Я убил ее полчаса назад.

Молчание.

— Шутер? — спросил я, не дождавшись ответа.

— Это, — сказал он неуверенно, — это хорошая шутка. Несомненно. Убить Мэрион, да… отличная шутка. Знаешь, в традиции По и Готорна. Как ты додумался? Я, если честно, в восторге, — но голос его звучал глухо и очень несчастно.

— Я решил взбодрить тебя, — сказал я. — Когда еще встречаемся?

— В субботу, думаю, — невнятно произнес он. — Я подумаю, в общем… Ну, как получится. Встретимся и встретимся. Несомненно.

— Вообще я в этот день иду с семьей на карусели, — сказал я. — Ну да ладно. Первоочередные вещи — первыми; от каруселей я откажусь.

— Вот и отлично, — промямлил Шутер и отключился.

Я же, положив телефон в карман, отправился в кофейню «Мелорин»; там я съел триста грамм отличного мороженного — и запил его дымящимся латтэ.

На встречу Шутер не пришел.

Я постоял немного, позвонил Габриэлле — «Встретимся вечером?» — и отправился домой; там я обнаружил изуродованные тела жены и трех своих детей (включая и маленького Спенсера).

— Плохая шутка, — сказал я вслух. — Ведь шутка, повторенная дважды, перестает быть смешной.

В лице Габриэллы я вызвал полицию. Она плакала над моими детьми; кажется, и жене моей посвятила парочку–другую слез. Было определенное разбирательство; я выступал в качестве свидетеля и пострадавшего. Потом, через пару дней, мы с Габриэллой возобновили наши сексуальные встречи; именно такое время понадобилось ей, чтобы прийти в себя.

В четверг мне наконец удалось дозвониться до Шутера.

— Подражание — самая искренняя форма лести, — сообщил он мне. — Я хотел сделать тебе приятное.

Судя по голосу, он нервничал.

— Ты сделал, — солгал я. — Когда встречаемся?

— О, это я с удовольствием! — быстро произнес Шутер. — А завтра. Или даже сегодня. Ночью. Как тебе такое, а? Годится?

— Вполне, — ответил я. — Ладно, бывай пока; я отключаюсь.

— Хорошо. Я только…

Я нажал кнопку «отбой», и взволнованный голос Шутера прервался.

Разговор наш состоял утром; день же прошел очень весело. Шутер посетил Кентербери, где выпустил кровь из Его Высокопреосвященства архиепископа; побывал на торжественной церемонии казни (казнили, к слову, графа Солсбери), где лично убил палача; побывал в Герфорде — там, плача от умиления, он соединил в неравном браке епископа и коня–тяжеловоза. Деяния Шутера были обширны и непознаваемы до конца. Я же, восхищенный его неиссякаемой энергией, собрал семена язвы, запаял в пластик — и по почте отправил Джону Лакленду в Глостер.

— Мне страшно, — говорила, зябко поводя плечами, Габриэлла.

Дело было у меня в спальне. Я лежал, положив свою голову на колени Габриэлле; от нее пахло духами и чем‑то невыносимо человеческим, животным; возможно, смесью похоти со страхом.

— Спокойно, офицер Гисборн, — сказал я. — Я защищу вас в случае чего.

— Я верю, — сказала она грустно.

Потом мы занялись любовью. Время близилось к десяти p. m.; я решил, что раньше полуночи Шутер вряд ли появится — и потому, лаская Габриэллу, особо не торопился. Она сказала, что любит меня. Я кивнул; пусть будет так.

— Всегда мечтала о порядке, — сказала она, когда мы лежали, уставшие, на промокшей от пота постели. — Хотела, чтобы каждый знал свое место; чтобы зла не было как явления. Хотела, чтобы люди не прославляли подонков и убийц… Много чего хотела — но малого добилась. Смешно…

— Все еще впереди, — сказал я.

— Наверное, — ответила она, глядя куда‑то в сторону. — Там кто‑то за окном.

— Бродяга какой‑то, должно быть, — произнес я, вставая. — Сейчас проверю.

Я подошел к шкафу и, взяв с верхней полки заранее заряженный карабин, резко развернулся; почти не целясь, спустил курок. Выстрел прозвучал как хлопок; Габриэлла, охнув, осела на простыни. Напротив сердца у нее дрожало, расплываясь, кровавое пятно.

— Вот и все, — сказал я.

И, уже громче:

— Заходи! Теперь нам никто не помешает.

Окно разбилось; в проем, царапая спину об осколки, влез Роберт по прозвищу Шутер.

— Один сильный ход заслуживает, чтобы был сделан второй, — произнес он, оглядывая тело Габриэллы.

В руке он держал автомат.

— Хочешь, объясню, зачем я убил Мэрион, — сказал я, усаживаясь в кресло; карабин я нацелил на Шутера.

— Я бы сказал, что ты сумасшедший, — ответил он, — но это было бы неправдой. Я вот человек, пускай и с заскоком: никогда я не признавал окружающих за людей, и относился к ним, как к куклам. Но даже так — я человек. Ты же не человек; понятия не имею, откуда ты такой вылез. Может, из колодца дьявола?

— Хорошая речь, — похвалил его я. — Тогда скажи мне вот что: какой смысл был у твоей истории, по мальчика и колодец? Каким образом она соотносится со мной и Габриэллой?

Шутер нервно рассмеялся.