Рассказы

Сжав зубы, я стал совершать фрикции. Член все глубже погружался в нее, упираясь во что‑то мягкое во время особо сильных толчков. Она была сладкой. Я ликовал от обладания смуглой девушкой, которую когда‑то убил — и которая в ответ убила меня. Теперь она дрожала в моих объятиях, как последняя шлюха, и вздрагивала, когда я особенно сильно входил в нее. В этом было нечто правильное, нечто глубинное.

Я дернул ее за сосок, вызвав поток ругательств.

Похоже, груди у нее слишком чувствительные. Я соскользнул с нее — она недоуменно дернулась, словно не веря, как я мог так с ней поступить, и полез по ней, как скалолаз.

Вскоре я достиг цели — и тоже ухватился за подоконник.

Наши лица вновь оказались вровень.

— Ненавижу тебя, — прорычала она. Все нижние зубы ее сверкали хромом.

Я притянул ее к себе и снова ввел в нее член. Она охнула и злобно сверкнула глазами. Теперь наши тела сопрягались, как две части одного механизма. Я наклонил голову и провел языком по тонкой ключице.

— Не смей! — испугалась она.

Я взял в рот ее маленькую девичью грудь и укусил за сосок.

Все ее тело содрогнулось. Она взвыла, забилась от боли, пальцы ее с хрустом выломали кусок из подоконника, и мы вдруг воспарили под потолком. Вторая ее рука упала мне на ягодицы и вдруг сжала их так, что я вошел в нее до упора, уперевшись в кость.

Рыча, мы продолжили сопрягаться уже в воздухе.

Она пыталась отодрать меня от груди; я же трахал ее все быстрее, ускоряя темп, не обращая внимание на разминавшие мои ягодицы пальцы. Ничто сейчас не имело значения. Сердце, казалось, билось в основании члена. Я не понял даже, когда она начала кончать. По ее телу прошла сильная дрожь; затем она запрокинула голову и принялась жалобно похныкивать, упираясь ладонями мне в грудь. Наконец она смогла оттолкнуть меня, но было уже поздно: с криком блаженства я перевернулся в пространстве, совершив сальто; член колотился о мои бедра, бурными струями извергая нетонущую сперму…

Я кончил.

Цепляясь ногами за привинченный алтарь, я неуклюже одевался. Вьетнамка с опухшими глазами висела под потолком. Она все продолжала плакать. Шарики ее слез рядами выстраивались вдоль неоновой лампы.

— Уходи, — угрюмо повторяла она.

— Сейчас, сейчас, — с неумеренной веселостью отвечал я.

— Ты изнасиловал меня. Уходи.

— Чем именно ты недовольна?

— Я не хотела секс с тобой. Но ты заставил меня хотеть, — в ее голосе скользнула ненависть. — Ты изнасиловал меня.

— Я вернусь, — сказал я и обернулся.

Закрыв глаза, она провела руками по распухшей от укусов груди и внезапно — с отчаяньем в голосе — произнесла: — Возвлащайся… иногда. Но не часто! Я хотел было поцеловать, но потом подумал, что это будет неуместно — и ушел просто так.

За год до апокалипсиса

Слитно стучали копыта, фыркали лошади, запыленные всадники махали толпе, осыпавшей их цветами — в Рейнворт, после долгого и тяжелого похода на север, возвращалась армия. Они очистили Мерзлый берег от варваров. Ворвавшись в стойбища дикарей, тяжеловооруженные всадники вырезали их подчистую, вместе с женщинами и детьми. Мортимер Сангво собственной рукой убил полоумную ведьму Рашаллу, матриарха плосколобых, и теперь вез ее вываренный череп в подарок королеве.

«Он вернулся», — подумала Романья, комкая шаль под горлом.

Королева эльфов Рейнворта стояла на балконе Паучьего замка и смотрела вниз, на длинную колонну, втекавшую в город. Она отослала Мортимера воевать с плосколобыми, поскольку тот слишком возгордился и решил, будто может указывать своей королеве. Будь Мортимер эльфом — она, быть может, и покорилась бы ему. Но Мортимер был человеком. Его никчемный отец сеял горох под Рейнвортом, не смея даже взглянуть в глаза эльфам. Высшая знать никогда не признает его своим королем.

— Эй, твое Величество!

Романья обернулась. В дверях стояла, слегка скособочившись, леди Хьюлла. Один ее глаз, светло–голубой, смотрел на королеву, второй, незрячий и мутный — куда‑то вверх. Юная Хьюлла была, наверное, единственной в мире некрасивой эльфийкой. Романья забрала ее из Горневейна и сделала шутессой. Печальная и уродливая, Хьюлла стала хорошим приобретением.

— Привет, — слегка улыбнулась королева.

— Твое Величество, Родерик снова приставал ко мне! — пожаловалась Хьюлла. — Он говорил, что прекрасней меня никого нет, и подарил розу.

Романья рассмеялась.

— Он пошутил.

— Ты же знаешь, я не различаю, где шутки, а где всерьез! — Хьюлла покопалась в ворохе своих юбок и извлекла оттуда мятую розу. — Гляди.

— Как мило, — сказала Романья.

— Это не мило! — Хьюлла топнула ногой. — Твое Величество! Забери эту розу, она мне не нужна ни капельки.

— Оставь.

— Но Величество!

— Хьюлла… У меня сейчас есть дела поважнее, — утомленно сказала Романья.

«Как же болит голова…»

Надо потом выпить болеутоляющее.

Не обращая больше внимания на недовольную шутессу, Романья вышла с балкона.