Рассказы сновидца

Первый раз в моей жизни, с тех пор как я знаю мистера Линли, он проявил ко мне недоверие. Он говорил почти шепотом, и я понял, что он не собирается меня посвящать. Впоследствии он передо мной за это извинился. Однако он сказал, что если бы не сохранил всю эту информацию в секрете, кроме как для инспектора Алтона, она бы разошлась и дошла бы до Стиджера, как обычно и бывает с секретами, которые обязательно доходят до тех, кому знать о них не полагается, и тогда Стиджер ни за что бы не отыскался. Но он сказал, что при желании я тоже могу пойти на Чаринг-Кросс последить. Когда-нибудь Стиджер да заявится, и если мне повезет, я как раз там и окажусь. Это меня слегка озадачило. Зачем сообщать мне, где они собираются ловить Стиджера, если мне не доверяют, если боятся, что я выдам их секрет. Я потом спросил об этом мистера Линли. И он сказал, что тогда не важно было, знал или не знал Стиджер, где его будут ждать. Он в любом случае догадывался, что вокзал будет прочесывать детектив, но если Линли прав в том, что Стиджер изменил не только имя, но и внешность, Стиджер бы надеялся, что его все равно никто не узнает, и просто из озорства обязательно прошел бы прямо перед носом у сыщиков, как уже неоднократно делал. Но на этот раз его схватят. И поскольку я о Стиджере уже давно наслышан, я, само собой, хотел бы при этом присутствовать, и на Чаринг-Кросс это неизбежно. В общем, с того дня я наведывался на Чаринг-Кросс ежедневно и простаивал там часами, и уж насмотрелся я всякого люду, или, лучше сказать, обитателей вокзала. Очень скоро я довольно хорошо изучил наружность многих из них — постоянные пассажиры всегда ездили одним и тем же поездом, кроме, разумеется, как по субботам. И среди этого потока людей, к которым я уже присмотрелся, была тоненькая прослойка свежих лиц, которых я не видел до этого и больше никогда не увижу. Не скажу, конечно, что я их всех там, на вокзале, рассмотрел, но многих — это уж точно. Иногда я видел там Линли, хотя не слишком часто, и ни разу не видел инспектора Алтона, во всяком случае, если и видел, то точно его не узнал. Бродила там еще какая-то старая мохнатая собака с обрубленным хвостом, с привязанным к спине ящиком для сбора пожертвований. Понятия не имею, какой породы. Таких я раньше не видал. Я еще тогда подумал, на кой шут им собака — обычно такие ящики вешают на стену. Ну, наверное, на стене он не так заметен, что ли. Если я начну вам описывать всех людей, что я там повидал, это займет слишком много времени. А если я вам скажу, какое количество людей я видел в течение одного дня, вы мне ни за что не поверите. И я сказал себе: все посетители непременно останавливаются и глазеют на этого самого пса с обрубком вместо хвоста, так постою-ка и я возле него. Все равно пес крутится там, где народ. Ну, так уж получалось. Вот и я решил так поступить.

Однако для меня это вовсе не было пустым времяпрепровождением, ни в коем случае, я ведь потихонечку приторговывал «Нямнямо». Потихонечку, потому что на «Нямнямо» же свет клином не сошелся, и сотрудники вокзала не позволили бы мне конкурировать с рекламными плакатами, которыми у них все стены облеплены, ну, если бы меня за этим поймали. Я решил, что обязан как-то отблагодарить железнодорожную компанию за тот бизнес, который проворачиваю на их территории, поэтому я и сейчас им понемножку отчисляю, и тогда тоже бросил пару шиллингов в ящик, притороченный к собачьей спине.

— Что это у вас за собака такая? — спросил я однажды у носильщика, державшего ее на поводке, и на довольно-таки коротком поводке, потому что собака не очень-то слушалась.

— Это старая длинношерстная овчарка, — сказал носильщик, если я верно его понял. Но голос у него был глухой, и вокруг шумели поезда, так что больше я ничего и не расслышал, и он быстро отошел. Никогда не видал я такой собаки.