Рассказы сновидца

— В данной ситуации! — воскликнул глава партии. — Если вы имеете в виду международную обстановку в Европе, то это нас не остановит. Никакая Европа не может запретить нам реализовать наше право на свободу слова.

— Это уже открытый вызов, — сказал Хоскен, — и он приведет к войне, если этот Минч получит полную свободу в парламенте вместе со своим опасным хобби. Нам известно, о чем он намеревается говорить.

— Ни при каких обстоятельствах, ни за что, — сказал глава партии, — мы не можем потерпеть вмешательства посторонних в политику парламента.

— В вашу политику никто вмешиваться не собирается, — сказал Хоскен. — Кто угодно мог бы по этому поводу выступить. Но этот юнец Минч, как раз ему-то и нельзя в данный момент позволить поднести зажженный фитиль к пороховой бочке Европы, и посему его речь не состоится.

— Позовите полисмена, — сказал глава партии своему секретарю.

— Да, сэр, — сказал секретарь. — Привести его сюда?

Слова секретаря, разумеется, не несли никакого смысла. Они лишь напомнили главе партии о том, что Скотланд-Ярд не станет арестовывать Хоскена, пока не наступит благоприятный момент, поскольку он является единственным источником информации о намерениях остальных членов банды, вот почему пока он должен оставаться на свободе.

— Ну, не прямо сейчас, — сказал глава партии и обернулся к Хоскену. — Но вы должны понимать, что мы больше не потерпим этого шантажа.

— Конечно, сэр, — сказал Хоскен. — И все же в парламенте, по крайней мере в течение этой недели, никакой речи мистера Минча не состоится. И если вы уговорите его по-хорошему, нужда в насилии отпадет.

Затем он улыбнулся и вышел.

— И какого… — сказал глава партии.

— Очевидно, они знают, о чем говорят, — заметил секретарь.

Должен заметить, что я среди всех этих журналистов присутствовал в качестве гостя. И в этот момент я поинтересовался у старика Госколда, может ли он в точности передать слова, что были сказаны в том кабинете.

— Видите ли, — сказал он, — все подробности должны быть у прессы.

И все остальные закивали. И я сообразил, что мой вопрос был скорее глупым.

— Итак, вот как все складывалось, — продолжал старый журналист, — с одной стороны, крайнее напряжение во всех европейских канцеляриях и этот неистовый юнец, намеревавшийся развязать дебаты в парламенте, которые подлили бы масла в огонь, и, возможно, все это бы выкипело и ошпарило бы всю Европу, и с другой стороны — могущественная организация шантажистов, ибо таковыми они и были, уверенных, что эти дебаты не должны состояться и что убийство одного человека не сравнимо с войной. Как я уже говорил, в те дни очень серьезно относились к поддержанию мира в Европе. Поэтому против банды шантажистов поднялась практически вся городская полиция, заранее предупрежденная, конечно же, одним из членов банды. Не буду вдаваться в подробности того, какие меры предосторожности были предприняты полицией. Все возможные меры. Минч находился под постоянным наблюдением по крайней мере двоих, они даже обыскали его кухню на предмет наличия в ней яда, и в каждом из домов между тем домом, куда его поместили, и палатами парламента, находилось по человеку, и все окна прилегающих домов были закрыты и просматривались. На противоположной стороне была река, и там был пришвартован пароходик с полицейскими на борту. Сомневаюсь, чтобы когда-либо за кем-либо в Лондоне так тщательно наблюдали. Понимаете, убийство в данном случае было лишь малой толикой данного преступления, на кону стояли свобода мысли, и достоинство парламента, и, конечно же, репутация самой полиции, которая не могла допустить, чтобы человек, взятый ими под защиту, был убит у них на глазах, да еще после того как бандиты самым дерзким образом предупредили о своих намерениях. Довольно скоро было установлено местонахождение Хоскена, но его пока арестовывать не стали. С него лишь не спускали глаз. Ну, видимо, они считали, что в этом качестве он более полезен. Заметив, что за ним следят в открытую, он обернулся к переодетому полицейскому и слово в слово повторил ему то, что сказал в головном офисе: «Речь мистера Минча в парламенте не состоится». Само собой, переодетый полицейский притворился, что ничегошеньки не понял.