Читаем Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений полностью

Уже в XVII веке командиры жаловались на солдат, которые не стреляют во врага. Аналогичные моменты отмечали французские офицеры в проведенном в 1860-х опросе. Случаи неэффективного огня наблюдались на всем протяжении истории, и в конце XIX века тщательный анализ причин необычайно низкой доли убитых в наполеоновских войнах заставил предположить как минимум возможность того, что многие солдаты не стреляли во время главных сражений.

В 1986 году Центр изучения военных операций Министерства обороны Великобритании проанализировал эффективность поражения воинских частей в более чем 100 битвах XIX и XX веков. Сравнивались исторические данные о реальных потерях и уровни поражения при моделировании тех же битв с использованием импульсного лазерного оружия. Участники эксперимента применяли макеты оружия и не могли причинить реальный урон противнику или пострадать сами. Предполагалось, что они не испытывают беспокойства по поводу собственной уязвимости или боязни ранить другого человека. В результате они «убили» намного больше вражеских солдат, чем в действительности было убито в исторических битвах.

Исследовательская группа в 1986 году пришла к выводу, что одной лишь боязни сражения недостаточно для объяснения столь устойчивых несостыковок, наблюдавшихся в разные времена, в разных местах и обстоятельствах. Она предположила, что среди солдат было сильно нежелание стрелять в других солдат. Именно это нежелание, молчаливая имитация ведения боя, значительно снижало реальную историческую долю убитых[65].

Пожалуй, самые поразительные данные о доле стреляющих принесла битва при Геттисберге. После нее на поле боя было подобрано 27 574 мушкета. Нам это известно благодаря склонности армии к ведению учета. Почти 90 % найденных мушкетов, 24 000, были заряженными, около половины из них заряжались более одного раза, а 6000 – от трех до 10 раз. Один ствол заряжался и не стрелял 23 раза[66].

Самым распространенным оружием Гражданской войны был нарезной мушкет, заряжаемый с дула черным порохом. Чтобы выстрелить из него, солдат должен был взять бумажный пакет, содержащий упакованную пулю и порох. Он вскрывал пакет зубами и засыпал порох в ствол, после чего вкладывал в ствол пулю и проталкивал ее шомполом. Приходилось порядком повозиться. Почему же на поле боя осталось так много заряженного оружия? Почему во время боя как минимум 12 000 солдат так и не зарядили свое оружие, по крайней мере во второй раз?

Некоторые солдаты, разумеется, погибали во время атаки противника и могли бежать с заряженным ружьем. Однако заряжание ружья занимало около 95 % времени пользования им, а стрельба – остальные 5 %. Подавляющая часть мушкетов, оставшихся на поле битвы, по логике должна быть пустой.

Маршалл предположил, что солдаты в бою становились отказниками, пассивно и молчаливо уклоняясь от убийства вражеских солдат. Я подозреваю, что причины такого выбора у каждого были свои и объяснялись не каким-то врожденным сопротивлением убийству, а множеством разных соображений, включая неготовность стрелять в человека, похожего на себя, – молодого мужчину, возможно, насильно призванного на службу. Как бы то ни было, факт отказа множества солдат стрелять на протяжении столетий говорит о том, что технологии оказывают на людей неодинаковое воздействие, а выбор, связанный с технологией, характеризуется массой нюансов.

Пользователи любой технологии неизменно делают выбор в отношении ее применения. Иногда лучше всего невидимый выбор, поскольку он скрывает реально происходящее от лиц, облеченных властью.

Изучая историю огнестрельного оружия и его исторические последствия – роль в создании империй, в работорговле и военном хаосе в Африке и Северной Америке, в промышленной революции и даже в нравственном выборе человека, поставленного в битве перед альтернативой, стрелять или не стрелять, мы получаем представление о собственном взаимодействии с технологиями, которые принимаем как данность, игнорируем или используем по-своему, подчас для того, чтобы ввести в заблуждение окружающих.

Действительно ли это порох и ружье привели к появлению современного государства? Это они спровоцировали возникновение колониальных империй? В самом ли деле огнестрельное оружие породило работорговлю?

Джаред Даймонд в своем популярном исследовании предположил, что именно «ружья, микробы и сталь» сформировали политические отношения в мире[67]. Он намеревался опровергнуть идею о том, что европейские завоевания можно считать очевидным признаком биологического и культурного превосходства, и объяснял успехи европейцев в захвате чужих земель отчасти различиями в географических ресурсах, в частности наличием пригодных для одомашнивания животных и пищевых культур. Он также подчеркнул влияние инфекционных заболеваний и биологической силы огнестрельного оружия.

Перейти на страницу:

Все книги серии Книжные проекты Дмитрия Зимина

Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?
Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?

В течение большей части прошедшего столетия наука была чрезмерно осторожна и скептична в отношении интеллекта животных. Исследователи поведения животных либо не задумывались об их интеллекте, либо отвергали само это понятие. Большинство обходило эту тему стороной. Но времена меняются. Не проходит и недели, как появляются новые сообщения о сложности познавательных процессов у животных, часто сопровождающиеся видеоматериалами в Интернете в качестве подтверждения.Какие способы коммуникации практикуют животные и есть ли у них подобие речи? Могут ли животные узнавать себя в зеркале? Свойственны ли животным дружба и душевная привязанность? Ведут ли они войны и мирные переговоры? В книге читатели узнают ответы на эти вопросы, а также, например, что крысы могут сожалеть о принятых ими решениях, воро́ны изготавливают инструменты, осьминоги узнают человеческие лица, а специальные нейроны позволяют обезьянам учиться на ошибках друг друга. Ученые открыто говорят о культуре животных, их способности к сопереживанию и дружбе. Запретных тем больше не существует, в том числе и в области разума, который раньше считался исключительной принадлежностью человека.Автор рассказывает об истории этологии, о жестоких спорах с бихевиористами, а главное — об огромной экспериментальной работе и наблюдениях за естественным поведением животных. Анализируя пути становления мыслительных процессов в ходе эволюционной истории различных видов, Франс де Вааль убедительно показывает, что человек в этом ряду — лишь одно из многих мыслящих существ.* * *Эта книга издана в рамках программы «Книжные проекты Дмитрия Зимина» и продолжает серию «Библиотека фонда «Династия». Дмитрий Борисович Зимин — основатель компании «Вымпелком» (Beeline), фонда некоммерческих программ «Династия» и фонда «Московское время».Программа «Книжные проекты Дмитрия Зимина» объединяет три проекта, хорошо знакомые читательской аудитории: издание научно-популярных переводных книг «Библиотека фонда «Династия», издательское направление фонда «Московское время» и премию в области русскоязычной научно-популярной литературы «Просветитель».

Франс де Вааль

Биология, биофизика, биохимия / Педагогика / Образование и наука
Скептик. Рациональный взгляд на мир
Скептик. Рациональный взгляд на мир

Идея писать о науке для широкой публики возникла у Шермера после прочтения статей эволюционного биолога и палеонтолога Стивена Гулда, который считал, что «захватывающая действительность природы не должна исключаться из сферы литературных усилий».В книге 75 увлекательных и остроумных статей, из которых читатель узнает о проницательности Дарвина, о том, чем голые факты отличаются от научных, о том, почему высадка американцев на Луну все-таки состоялась, отчего умные люди верят в глупости и даже образование их не спасает, и почему вода из-под крана ничуть не хуже той, что в бутылках.Наука, скептицизм, инопланетяне и НЛО, альтернативная медицина, человеческая природа и эволюция – это далеко не весь перечень тем, о которых написал главный американский скептик. Майкл Шермер призывает читателя сохранять рациональный взгляд на мир, учит анализировать факты и скептически относиться ко всему, что кажется очевидным.

Майкл Брант Шермер

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов

Эта книга — воспоминания о более чем двадцати годах знакомства известного приматолога Роберта Сапольски с Восточной Африкой. Будучи совсем еще молодым ученым, автор впервые приехал в заповедник в Кении с намерением проверить на диких павианах свои догадки о природе стресса у людей, что не удивительно, учитывая, насколько похожи приматы на людей в своих биологических и психологических реакциях. Собственно, и себя самого Сапольски не отделяет от своих подопечных — подопытных животных, что очевидно уже из названия книги. И это придает повествованию особое обаяние и мощь. Вместе с автором, давшим своим любимцам библейские имена, мы узнаем об их жизни, страданиях, любви, соперничестве, борьбе за власть, болезнях и смерти. Не менее яркие персонажи книги — местные жители: фермеры, егеря, мелкие начальники и простые работяги. За два десятилетия в Африке Сапольски переживает и собственные опасные приключения, и трагедии друзей, и смены политических режимов — и пишет об этом так, что чувствуешь себя почти участником событий.

Роберт Сапольски

Биографии и Мемуары / Научная литература / Прочая научная литература / Образование и наука

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное