Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений

Однако в конце 1930-х годов модель действительной военной службы интеллектуальной элиты была предана анафеме Вэниваром Бушем, на тот момент президентом Института Карнеги, который сам занимался в качестве военнослужащего исследованиями в области противолодочной защиты в годы Первой мировой войны. Именно он 20 лет спустя получил власть над мобилизацией науки. Некоторые ученые все же были военнослужащими в период Второй мировой войны. Например, 1700 из 4400 членов Американской психологической ассоциации работали в эти годы непосредственно на военных. Еще тысячи психологов консультировали связанные с войной правительственные агентства[141]. Однако намного больше ученых трудились в рамках гражданских структур получения знаний, созданных стараниями Вэнивара Буша.

Несмотря на законность вопросов об отношениях между гражданской и военной системами знания – и нравственной ответственности тех, кто создавал бомбы или отказывался их создавать, – при внимательном рассмотрении истории программ научных разработок становится понятно, что во многих случаях знания как таковые нельзя относить к чисто военным или чисто гражданским. Причем это не зависит от источника финансирования или от того, считает ли автор открытия, что работает на нынешнюю или будущую войну. Иногда открытие или догадка десятилетиями выглядит как нечто сугубо гражданское или относящееся к «чистой науке», но в критический момент используется в военных целях. Идея или технология может быть результатом военной программы, а затем стать важной гражданской технологией. Случалось, что финансируемый военными проект оказывался бесполезным для военных действий. Технологии же, кажущиеся сугубо гражданскими, например каяки эскимосов, становились частью военных систем и средств доставки оружия, как это было в рейдах каяков-невидимок в Средиземном море в годы Второй мировой войны. Представление о военной технологии как о чем-то особом, находящемся за пределами обычных профессиональных знаний, не выдерживает критики. Дело не в том, что военные знания невинны в каком бы то ни было смысле, а в том, что многие формы знания, профессионального опыта и технологии многофункциональны, подвижны, универсальны.

«Гражданское» и «военное» – интересные категории, заслуживающие пристального изучения, в особенности потому, что имеют значение для субъектов истории и играют роль в обосновании политики и программ. Однако историк не может считать их самоочевидными, прозрачными или обладающими явным нравственным смыслом. Как я показываю здесь, многие технологии и научные идеи, созданные для войны, по всем меркам ценны в общечеловеческом смысле. Они касались инноваций в медицинской сфере, помогавших спасать раненых солдат (а позднее и просто людей), интенсификации производства продуктов питания в сельском хозяйстве и более точного предсказания погоды в реальном времени.

В некоторых случаях военные исследования были даже более «объективными», чем гражданские, вследствие практических и однозначных институциональных потребностей. Например, серьезное изучение изменения климата ведется вооруженными силами США с 1950-х годов, поскольку уже тогда оно воспринималось как стратегическая угроза. Получение точной информации о подобном риске не имело политической окраски (вроде нынешнего беспокойства о последствиях промышленного и экономического роста). И наоборот, гражданская наука могла сильно милитаризироваться, использоваться для причинения вреда людям и окружающей среде, независимо от намерений тех, кто создавал новые знания, – именно это произошло с гербицидом «эйджент оранж». Артур Галстон, в начале 1940-х годов аспирант-ботаник Иллинойского университета, обнаружил соединение, размягчающее целлюлозу в месте соединения листа и стебля и заставлявшее растения сбрасывать листья. Он совершенно не собирался создавать вещество, которое можно использовать как дефолиант в будущей войне, и остальные его исследования были посвящены другим вопросам. Однако ученые из Форт-Детрика[142] нашли его диссертацию 1943 года и развернули программу по исследованию возможного применения открытия Галстона. Сам Галстон стал активным противником использования подобных веществ, когда узнал, чем обернулось его открытие[143].

Мобилизация науки и технологии во время Второй мировой войны сделала границу между «гражданским» и «военным» еще более неопределенной. Любые знания и опыт легко переходили из одной категории в другую. Все было мобилизовано и находилось в движении. Как оказалось, почти любые знания о природе имели потенциальное оборонное (или наступательное) применение. Стратеги OSRD осознали этот очевидный факт и использовали его.

Вэнивар Буш был главным создателем OSRD. Годы спустя, оценивая свою роль, он отметил: «Некоторые говорили, что учреждение Национального комитета по оборонным исследованиям – это обходной маневр, который позволил маленькой группе ученых и инженеров, чужеродных для существующей системы, захватить власть и деньги на программы создания нового оружия. Действительно, так оно и было»[144].