Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений

Хотя социальные науки играли не последнюю роль в мобилизации страны в военное время, а оккупационные власти активно руководствовались результатами «кабинетного исследования» антрополога Рут Бенедикт из ее книги «Хризантема и меч» (написанной без проведения работы в Японии), они, за исключением экономики, не были привлечены к послевоенным исследованиям атомной бомбы. У меня имеется несколько предварительных теорий, объясняющих этот факт, на основе переписки и официальных документов Комиссии по изучению последствий атомных взрывов. В них японский менталитет (в отличие от японской плоти) изображается как не имеющий ничего общего с американским и даже советским. Американские специалисты считали, что биологические данные японцев, пострадавших от атомной бомбардировки, применимы к другим популяциям, но в психологическом отношении японцы не похожи на остальных людей и не могут служить полезным ресурсом для исследования. Я не могу сказать, в какой мере такая предпосылка соответствует действительности, но она, несомненно, сыграла свою роль. Подразделение USSBS по изучению морального духа на тихоокеанском театре военных действий выпустило в 1947 году объемистый (256 страниц) отчет «Влияние стратегических бомбардировок на моральный дух японцев». Однако это был не результат систематического изучения психологических последствий атомной бомбардировки, а оценка с точки зрения влияния на исход войны. Моральный дух в нем не рассматривался в психологическом ключе. Однако, по мнению других специалистов, атомные бомбы поставили уникальные психологические задачи.

В апреле 1962 года, через 17 лет после бомбардировки, бывший психиатр сухопутных сил США Роберт Джей Лифтон попытался понять психологическую травму, причиненную атомной бомбой. До этого он работал с американскими военнопленными, репатриированными из Северной Кореи в 1953 году, которые подверглись «контролю мышления», или «промывке мозгов». Его интерес к способам манипулирования и изменения разума в 1950-е годы вылился в исследования контроля разума в Китае и у выживших жертв холокоста. Лифтон стал ведущим мировым специалистом в профессиональных сетях, определявших психологическую травму как посттравматическое стрессовое расстройство, и расширил определение и содержание этого состояния[209]. Работа с людьми, пережившими атомную бомбардировку, стала последствием расширения его понимания травмы и психоаналитической теории. Прежде он жил в Японии и кое-что знал о ней, а в 1960 году вернулся в эту страну, намереваясь изучать японскую молодежь. Его исследование завершилось визитом в Хиросиму, и это дало начало новому проекту – встречам с выжившими. Лифтон осознал, что за 17 лет, прошедших после бомбардировки, ни один аналитик не попытался провести исчерпывающее психологическое исследование воздействия ядерной атаки. Он задался целью оценить «полномасштабный эффект» атомных бомбардировок[210].

Его опросы, длившиеся около двух часов, проводились с участием переводчиков в рамках проекта по «научному» осмыслению психологической травмы. Одна из первых статей Лифтона на основе этой работы, опубликованная в Daedalus в 1963 году, включает длинные описания того, что люди видели и чувствовали через несколько часов, дней и недель после бомбардировки. Одной из типичных тем, по его словам, было то, что бомбардировка была и остается научным экспериментом.

У людей преобладает чувство, что их превратили в «подопытных кроликов», причем не только из-за активности исследовательских групп (в особенности американских), заинтересованных в выявлении эффектов остаточной радиации, а прежде всего из-за статуса жертв первого «эксперимента» (это слово многие используют применительно к данному событию) с ядерным оружием[211].

Некоторые выжившие, с подозрением относившиеся к Лифтону как американскому ученому, связанному с Йельским университетом (где работали многие члены Комиссии по изучению последствий атомных взрывов), спрашивали его, «не занимается ли он рекламой бомбы». На взгляд Лифтона, интерес к фундаментальному пониманию человеческой травмы полностью отвечал его личным и профессиональным устремлениям[212]. Он стремился как к успеху, так и к знаниям, подобно многим другим, приехавшим в Японию, чтобы получить представление о последствиях ядерного взрыва.