После таких разговоров начальник города вызвал отца и объявил, что ему не разрешается больше держать Ваську на свободе и он должен посадить его в клетку, а пока клетка не будет готова, привязать на цепь.
Пришлось исполнить все, как было приказано.
Первое время Васька никак не мог примириться с неволей и оскорбленно кричал; а-ам, ахм, баум, баум…
Морда у него была такая расстроенная, что хотя и было условлено, что его отпускать не будут, но мы потихоньку от взрослых (а взрослые потихоньку от нас) отвязывали его.
И тогда Васька попрежнему бегал по саду, лежал на диване, прыгал на дерево за своим войлоком и вообще старался поразмять застоявшиеся мускулы.
Проходили дни за днями, а клетки все не было.
Заказать большую, надежную клетку у нас нехватало денег, а заказывать плохую и тесную не имело смысла: все равно мы стали бы выпускать из нее Ваську.
Отец ждал новых неприятностей от начальника города и ходил хмурый и сердитый. А тут, как нарочно, выискался один торговец: «Продайте да продайте… Я буду его хорошо кормить, построю большую клетку. Ему будет у меня прекрасно».
Отец и мать долго крепились. Очень уж им не хотелось расставаться с Васькой. Но он стоил очень дорого, и потом недовольство соседей, которые начали придираться к Ваське, и еще многое другое заставило их поколебаться.
И, как назло, Васька опять наскандалил.
Как-то, часов в двенадцать дня, отец услыхал страшный вопль. Он выскочил во двор. У крыльца металась мать. Она кричала и показывала рукой на плетень.
Там лежал маленький дикий козел. Он кричал, буквально как ребенок, а на нем, подпустив ему под ребра когти и закатив глаза от умиления, сидел негодный Васька.
Когда к нему подбежали, он соскочил с козлика и бросился удирать. Хорошо, что после памятной порки за петуха Васька боялся отца. Но все-таки, убегая, он вцепился ему в сапог.
После этого нам строго-настрого запретили спускать Ваську с цепи: он целыми днями сидел теперь на привязи.
Прошло дней десять, и Васька опять учинил разбой. На этот раз он как-то сам отвязался и схватил жеребенка. Правда, и в этом случае его сейчас же поймали, но Васька цапнул кого-то и уже по-настоящему. Тогда старшие окончательно решили, что придется с ним расстаться.
Они позвали торговца (поставщика зоологических садов) и, взяв с него слово, что он будет хорошо обращаться с Васькой и не отвезет его в зверинец, согласились Ваську продать.
Мы сначала не поверили, что Ваську скоро увезут. А потом подняли такой крик, что родители прогнали нас в сад. Туда же, в сад, явился и хитрый торговец. Он стал угощать нас конфетами, приглашал нас в свой зоологический сад и говорил, что очень любит зверей.
Кроме того, он просил, чтобы мы рассказали ему про все Васькины привычки и научили, как обращаться с тигренком.
Мы сначала не желали даже разговаривать с ним, но потом понемногу стали его научать, как кормить, как купать и как ухаживать за Васькой. И все время мы подозрительно к нему приглядывались и брали с него бесконечное число клятв, что он будет его любить.
— Да, впрочем, очень ему нужна ваша любовь, — вежливо прибавляли мы тут же и уходили, чтобы погоревать на просторе.
И вот наступил грустный день.
Осенним вечером, когда над голым садом без конца кричали стаи галок, во двор со скрипом въехала телега. На телеге была железная клетка.
Отец подшучивал над матерью, но у него самого дрожали руки, когда он отвязывал Ваську. Васька, испуганно прижимаясь к его ногам, взошел с ним в клетку по доске. А когда отец вышел и Васька остался один, он закричал и стал биться. Потом, жалобно мурлыча, просунул лапы между железными прутьями и протянул их к отцу. Все домашние стояли вокруг молча, потрясенные Васькиным отчаянием.
Весть о том, что Ваську увозят, дошла до нас. Побросав все игрушки, мы вылетели во двор, остановили тронувшуюся было телегу и прижались лицами к прутьям клетки.
— Васька! Милый Васька! — твердили мы дрожащими голосами, а Васька из клетки мурлыкал и повторял: уфф, уфф…
У матери на глазах были слезы. А мы, как только телега двинулась, схватили свои пальтишки и гурьбой, держась за прутья клетки, отправились провожать Ваську на его новую квартиру.
Там мы возились до позднего вечера, помогая устанавливать огромную новую Васькину клетку. Потом устроили ему мягкую постель из сена, погладили его на прощанье и сказали:
— Завтра, чуть свет, мы опять придем к тебе, Васька.
Мы уходили, а в клетке, в первый раз оставаясь без нас, тоскливо ревел и метался тигренок.
На другой день с утра мы умчались к Ваське. Разбудили сторожа, ночевавшего в саду около зверей, и потребовали, чтобы нас впустили.
— Мы пришли не для того, чтобы смотреть ваших зверей, — твердили мы не пропускавшему нас сторожу, — а просто мы пришли к Ваське. Понимаете? К нашему тигру… Он наш, мы имеем право.
Мы насильно пролезли мимо ошалевшего перед таким напором сторожа и так прытко пустились по дорожке, что он только махнул рукой.
Нам казалось, что за одну эту ночь без нас с Васькой непременно что-нибудь случилось. Вот в конце аллеи завиделась клетка.