Но если сущность духа как свобода непосредственно обнаруживается в явлении, то во всяком частном явлении духа всегда присутствует не только это органическое целое взаимообусловленных форм явления, но и нечто сверх этого, – изначальная действенность. Здесь воля является, обнаруживается, становится доступной опыту и усмотрению, и постольку подпадает необходимой закономерности явления, и постольку воля определена этим законом явления, – но воля является, обнаруживается, становится усмотримой именно как не исчерпывающаяся своей феноменальностью, и именно как заключающая в себе нечто большее, чем только простое следствие своих исторических предпосылок; это большее определяется уже не этими условиями опыта и являемости в опыте, но самой волей, как творческим началом, и потому являющаяся таким именно образом воля должна быть признана изначально дающей себе свои существенные определения, то есть свободной. Сверхопытная и недоступная непосредственному восприятию в явлении свобода воли становится усмотримой в опыте именно в качестве сверхопытного, но коль скоро оно становится все же предметом опыта, оно подчиняется его закону, и при этом остается все же превышающим условия опыта; поэтому оно распространяется в целую бесконечность явлений свободы, которые между тем, как явления, суть все же некоторое органическое единство явления в мире духа, суть сам этот духовный «мир», который и в этой целокупности, и в частях есть не что иное, как самообнаружение божественной жизни в стихии чистой веры и любви к этой жизни. Именно это, развертывающееся в явлении в бесконечность духовного мира, «больше чем» метафизической свободы, есть, как духовный мир, подлинное «бытие», – самобытная и разумная жизнь конечных духов в стихии божественной любви. Именно эта духовная жизнь, пребывающая в любящем созерцании божественных идей, есть также подлинность духовной жизни всякого конечного духа, есть его «духовная природа», а в обусловленной законом явления и оговоренной нами только что условной определенности его как конечного духа заключается существо его эмпирического характера
, который он получает, таким образом, не от себя самого и не произвольно по своему усмотрению, но по необходимому закону обнаружения в нем всеобщей духовной природы. Очевидно, что так понимаемого характера не имеет тот, кто не признает самой всеобщей духовной природы, не верит в изначальность постижения и деяния духа, в метафизическое априори свободы. В таком человеке нет сознания того, что должно бы было необходимо явиться в нем, и потому он есть всецело явление, простое следствие эмпирического положения дел в «окружающей среде», он весь состоит из «влияний улицы», которые не сталкиваются в нем ни с каким собственным убеждением, потому что он не признает за собою метафизического права на что-то собственное.Из этого метафизического и даже отчасти мистического понятия всеобщей жизни как частного обнаружения абсолютной жизни закономерно следует, что нация обладает жизнью и действительностью лишь постольку, поскольку ее члены верят в высшую действительность чистого духа, поскольку жизнь в этой нации развивается изначально из единого источника всякой изначальности. Только люди, верующие в свободу как реальность духа, живущие в ней и потому живущие изначально-творчески, составляют в своей целокупности изначальный народ. Только они суть, в частности, немецкая нация. Понятие национальности, «немецкости» есть, следовательно, не этнографическое, не политическое понятие, но понятие мировоззренческое. Немец – это не немецкая кровь, а прежде всего изначально-немецкая вера. Немецкая нация, к которой только и обращается Фихте, есть постольку сообщество людей с живой изначальной верой в живую изначальную духовность. Неудивительно поэтому, что и воспитание немецкой нации есть прежде всего нравственное и религиозное воспитание, – ведь именно нравственность и религия есть стихия благоустроенного общежития людей, ведь именно нравственная любовь должна быть прежде всего воспитана в питомце нового воспитания.