Речи к немецкой нации

Между тем при подобном обосновании социально-педагогического воззрения в претендующем на универсальную значимость метафизическом принципе и при столь жесткой привязке начал новой педагогики к началам новой философии духа, какую, казалось бы, утверждает Фихте, возникает сомнение в том, может ли в этом метафизическом контексте существовать хотя бы только два изначальных народа. Если изначальный народ – это немцы, то не становится ли такой ракурс изложения идеализма личности всего лишь способом философского обоснования немецкой национальной исключительности, немецкого национализма, и не будет ли поэтому предлагаемое Фихте новое воспитание воспитанием всего человечества к жизни в духе, но именно в особо-немецком духе, и постольку воспитанием всех – немцами? Ведь Фихте в самом деле говорит, что иметь характер и быть немцем – одно и то же. И все же это не так. Как мы уже сказали, совокупность обнаружения божественной жизни в истории есть для Фихте некоторое законченное целое, но в то же время и бесконечность – «беспредельное многообразие оттенков индивидуального», национальных самостей отдельных изначальных народов, и самообнаружение Божества совершается как должно, только если каждый из этих народов развивается соответственно своей собственной особости, и каждый индивид в этом народе развивается соответственно своей личной особости. Эта особость, эти невидимые поверхностному взгляду черты народного своеобразия суть то, что соединяет народную жизнь с истоком жизни вечной, в этой особости жизнь народа идет естественным для него путем, и только на ее основе может быть достойной духовная деятельность каждого творца в этом народе. Напротив, притупление народной особости, слияние разнородных народов ведет к отрыву от всеобщей жизни духа, к духовной смерти, и потому ко внешней погибели. Национальная особость есть закон духовной жизни всякого изначального народа. Иное дело, что эта особость может выявиться в народной жизни далеко не сразу, что для ее выплавления требуется некоторое время. Так, например, славяне, по Фихте, ее еще в достаточной мере не обнаружили. В этом убеждении Фихте заключается, помимо прочего, основание возможной актуальности его «Речей к немецкой нации» для всякой изначальной нации, волей истории оказывающейся в положении сколько-нибудь подобном тому, в каком застают «Речи» немецкий народ. Фихтево понятие человечества, поскольку оно есть частный случай совокупного явления абсолюта, представляет собою единство только как разумная природа вообще, но как конкретная историческая реальность оно бесконечно индивидуально, многообразно. Фихте – в отличие от Гегеля и гегельянцев, – историософский плюралист.

Основанием для такого плюрализма служит в его учении то, что средоточием национальной особости и стихией духовной жизни изначального народа является в его представлении язык. «Речи» развертывают перед нами историко-культурную и культурфилософскую панораму, в которой ключом к пониманию жизни народного духа служит жизнь народного языка. Фихте говорит о живом и мертвом языке, и мертвый язык есть для него отнюдь не только язык без носителей, – смерть языка есть для него поистине роковое событие в жизни народа, сказывающееся на всей духовной жизни и исторической судьбе этого народа.