Рейнские легенды

Не успел рыцарь проговорить этих слов, как раздались на лестнице тяжелые шаги и вошли два старых рыцаря в старомодном вооружении. Подошли они к Курду, надели ему на палец золотое кольцо, а на голову венок из розмаринов; потом подошли к девушке и надели ей на палец золотое кольцо, но венка на голову не надели и, взяв в руки зажженные факелы, повели Курда и его невесту по длинным пустым залам замка.

— Не похоже это на жилище живых людей! — думал Курд, с ужасом оглядываясь по сторонам: кругом него так и шмыгали летучие мыши и совы, чуть не стаями носившиеся по этим пустым разрушенным залам.

Наконец странная процессия спустилась в нижний этаж замка и вошла в часовню. Глубокий мрак царил здесь и при слабом свете факелов было видно, что проходили они замковым склепом мимо надгробных памятников. Невеста подошла к одной могиле, дотронулась до лежавшей на ней медной фигуры епископа в полном облачении — епископ тотчас же поднялся во весь рост и под сводами гулко раздались его тяжелые шаги. В часовне были зажжены все свечи, и епископ, встав у алтаря и повернув свое медное лицо к Курду, гробовым голосом спросил его:

— Берешь ли ты, Курд фон Штейн, в супруги стоящую перед тобой Берту фон Виндек?

Курд дрожал, как осиновый лист, — вино окончательно испарилось из его головы, и язык его, окаменевший от страха, не мог произнести ни слова: Берта фон Виндек, отравившая своего жениха, умерла триста лет тому назад. Не мог не знать этого Курд как житель берегов Рейна!

Долго ждал ответа епископ, и медное лицо его становилось гневно и грозно... но тут запел петух, и часы ближайшей церкви пробили два.

Свечи вдруг погасли... раздался пронзительный совиный крик и все исчезло.... Курд остался один. Словно белый туман закружился перед рыцарем, холодный порыв ветра ворвался в часовню и раздался такой удар грома, что затряслись замковые своды, и Курд упал без чувств на холодный пол могильного склепа.

Утром, когда он очнулся, он с удивлением увидал себя лежащим на траве посреди замкового двора, и конь его спокойно пасся около него.

Уезжая, Курд оглянулся на замок: стоял он по-прежнему мрачный и безмолвный, двери и окна его были наглухо заколочены и только верхние окна галереи, где с вечера светился огонь, стояли открытые настежь, и рамы жалобно скрипели от ветра, покачиваясь на своих перержавевших петлях.

«Однако Курд не дожил и до следующего лета: нельзя безнаказанно заглянуть в лицо смерти!» — говорили старики.

Рейнский Соловей

На самом берегу Рейна, на старинной, оставшейся еще от времен римлян дороге виднеются и теперь почерневшие развалины замка. Говорят, будто бы этот замок принадлежал когда-то франкским королям, и что до крестовых походов владели им их прямые потомки.

Последние владетели замка из этого франкского рода, брат и сестра, Гуг и Мария, были оба молоды и отважны, но особенно отличалась храбростью и мужеством Мария. Она скакала верхом не хуже своего брата, всегда впереди всех была на охоте и владела копьем и мечом лучше любого рыцаря. Ростом была она головой выше всех других женщин и вообще ничем не напоминала голубооких красавиц Германии. Видно было, что не немецкого она рода! Была она черна, как араб, глаза ее горели, как угли, а курчавые волосы были скорее похожи на шерсть, чем на шелковистые косы девушек ее возраста. Но зато была она откровенна, кротка и добра и знала так много, что могла легко переспорить любого ученого того времени: сама переводила Плавта, свободно говорила по-гречески, разбирала еврейские книги, могла даже составить по звездам гороскоп каждого человека.

На пирах не бывало лучшего рассказчика про старину. А как пела она! Бывало, как запоет, затихнет и Рейн, умолкнут леса и замрет вся природа!

Не красива была Мария, а женихов в замке у них толпилось видимо-невидимо: такая слава шла про Рейнского Соловья, как ее звали. Но была она давно обручена с Конрадом Боппард, соседним маркграфом, — с детства обручили их отцы и любила Мария больше всех на свете своего жениха. Конрад был голубоокий красавец, немного ленивый, но отважный рыцарь. Очень любил он слушать песни Марии; кажется, слушал бы их целый век, но стыдился, что его невеста черна, как араб, скачет верхом, бьется на турнирах, точно какая-нибудь эфиопка-язычница.

Ну вот кликнул клич германский император, чтобы собирались рыцари в Палестину на освобождение Гроба Господня. Гуг откликнулся на призыв императора, но Конрад остался дома: биться готов был он, но походов и лишений не любил граф Боппард! Хотелось Гугу еще до своего отъезда обвенчать сестру, но Конрад объявил, что теперь не время жениться: теперь и женатые рыцари оставляют своих жен!

— Да, разумеется, те, что идут в Палестину, а ведь ты остаешься, ленивец!

Рассердился Конрад и резко сказал:

— Неужели по-твоему только и дела на свете, что биться с неверными в далекой стране? Вот когда уйдете вы биться с ними, а разбойники да хищники воспользуются вашим отсутствием и нападут и разграбят ваши замки, что-то будет тогда с вашими близкими и с вашими владениями без таких ленивцев, как я?