Реки Лондона

Скелетик повел меня дальше, мимо «Бедфорд-плейс», в сторону Блумсбери-сквер. Небо над головой почему-то никак не могло определиться с цветом – из голубого моментально становилось свинцово-серым, а потом сразу же терялось в клубах черного угольного дыма. Я шел и видел, как меняется фасон одежды у прохожих, как полностью исчезают тени машин. Даже линия горизонта постепенно меняла очертания. Стало ясно, что я двигаюсь в прошлое сквозь вехи истории. Теперь, если я правильно понял, значок Николаса Уоллпенни приведет меня не только в обиталище его духа, но и в тот конкретный момент, когда он там обосновался.

Самый свежий труд, что я нашел по этой теме, датировался 1936 годом. Автором его был некто по имени Люциус Брок. Он выдвинул теорию, согласно которой вестигии залегают слоями, подобно полезным ископаемым, и что разные слои населены разными духами. Соответственно, я должен был найти Уоллпенни в поздневикторианской эпохе, тогда он приведет меня к Генри Пайку, в конец восемнадцатого века. А Генри Пайк, хочет он того или нет, обнаружит свое последнее пристанище.

Как только я подошел к Друри-лейн, Викторианская эпоха согнула меня пополам рвотным спазмом. К вездесущей вони лошадиного дерьма я уже начал привыкать, но оказаться в семидесятых годах девятнадцатого века было все равно что засунуть голову в выгребную яму. Вероятно, это тоже был вестигий, но его мощности вполне хватило на то, чтобы отправить мой призрачный ланч в смрадную сточную канаву. Я ощутил во рту вкус крови, частично моей собственной, – она явно служила источником энергии для той магической херни, что позволяла Молли удерживать меня здесь.

Боу-стрит была запружена огромными каретами и экипажами с высокими бортами. Их тянули лошади размером с хороший семейный хетчбек. То был Ковент-Гарден в период своего расцвета. Я ждал, что скелетик Уоллпенни поведет меня дальше, по Рассел-стрит, к храмовой площади, а он потянул вправо, в сторону Королевской оперы. Форма карет и экипажей изменилась, и я понял, что оказался слишком далеко в прошлом. План А дал какой-то сбой.

Все кареты резко исчезли с площади у здания Оперы – так декорации на сцене меняются перед следующим актом. Небо потемнело; на улице, освещаемой лишь фонарями и масляными лампами, сгустились сумерки. Мимо плыли призрачные позолоченные экипажи, а надушенные дамы и кавалеры в париках неспешно поднимались и спускались по лестнице. Мое внимание привлекли трое мужчин. Они казались менее эфирными, чем остальные, – их фигуры были темнее и словно бы материальнее. Один из них, рослый джентльмен преклонного возраста и в огромном парике, шагал неловко, опираясь на трость. Это, конечно, был Чарльз Маклин. Свет фонаря падал прямо на него, словно луч прожектора для портретной съемки – и нетрудно было догадаться, кто «навел» этот луч.

Здесь, как я понял, намечалась историческая реконструкция скандально известного убийства Генри Пайка, совершенного подлецом Чарльзом Маклином. И точно: появился Генри Пайк в бархатном сюртуке и в весьма взволнованном состоянии, в парике набекрень и с кривой палкой в руке.

Это лицо я уже видел. Впервые – холодным январским утром, когда этот субъект назвался Николасом Уоллпенни, покойным прихожанином Ковент-Гардена. Но это не был Николас Уоллпенни. Это был Генри Пайк. С самого начала это был он, с момента, когда мы встретились у портика Церкви актеров и он извлек максимальную выгоду из своего образа жизнерадостного кокни. Ну, теперь-то понятно было, почему он никогда не показывался в присутствии Найтингейла. А еще это означало, что сцена у церкви, сподвигнувшая меня на спонтанную порчу бесценной лондонской достопримечательности, была именно сценой, частью представления.

– Помогите, помогите! – закричал один из приятелей Маклина. – Убивают!

Есть вещи, которые никогда не меняются: птицам положено летать, рыбам – плавать, а идиотам и полицейским – бросаться на помощь, услышав подобный крик. С трудом сдержав вопль: «Стоять!» – я рванулся вперед с такой скоростью, что Генри Пайк меня заметил лишь в двух метрах от себя. Он нервно пискнул: «О черт!» – что доставило мне немало удовольствия, и изменил свой облик. Теперь на меня смотрела карикатурная, абсурдная маска – физиономия мистера Панча, духа бунта и разбоя.

– А знаете, – пропищал Панч, – вы далеко не такой дурак, каким кажетесь.

Стандартная схема действий при задержании буйнопомешанного такова: отвлекать его разговором, незаметно подбираясь ближе, и неожиданно схватить, как только он отведет взгляд.

– Так, значит, это вы притворялись Николасом Уоллпенни?

– Нет, – отвечал Панч, – весь этот маскарад я оставил Генри Пайку. Он живет ради лицедейства, бедняга, ему никогда ничего другого и не хотелось в жизни.

– Да, но теперь он мертв, – заметил я.

– Я знаю, – ответил Панч, – этот мир удивителен, верно?

– А где сейчас Генри?

– В голове у вашей подружки, бесстыдно совокупляется с ее мозгом, – сказал Панч, откинул голову назад и громко, визгливо расхохотался.