Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

19 мая в газете New York Times появилась статья Сержа Шмеманна[121] «Выставка позволит русским увидеть свой модернизм», посвященная открывающейся через две недели в Пушкинском музее выставке «Москва — Париж». По мнению журналиста, выставка должна наконец-то прервать долгий период интеллектуального голода, наступившего в СССР вслед за запретом произведений беспредметников. Шмеманн вспоминает, что двумя годами ранее экспозицию «Париж — Москва» критики назвали «самым всеобъемлющим показом русского модернизма на Западе и где-либо еще». Впервые русские музеи согласились так широко распахнуть свои запасники и показать в Париже работы Родченко, Малевича, Татлина, Поповой, Кандинского и других великих авторов. На огромной выставке в Центре Помпиду были представлены живопись, скульптура, архитектура, промышленный дизайн, кинематограф, литература, музыка и плакаты. Что касается Москвы, то грядущая выставка станет реперной точкой в истории искусства, считает Шмеманн, поскольку абстракция пока по-прежнему рассматривается в стране как «крайнее выражение индивидуалистических и субъективистских тенденций в буржуазной культуре». Исходя из этой ситуации, автор статьи убежден, что никто и никогда не сможет понять причины согласия советской власти на экспонирование модернистских работ из запасников музеев на западных выставках, впервые данного в этом десятилетии, а теперь и в таком невиданном объеме на грядущей выставке в Москве. Даже при периодическом проведении выставок бывшего неофициального искусства маловероятно, оправданно считает Шмеманн, чтобы советская власть вскоре изменила свою официальную эстетическую доктрину, однако показ ранее спрятанной работы, как и публикация долго запрещаемой книги, уже сами по себе являются формой негласной реабилитации внутри советской системы.

5 июня в мюнхенской Süddeutsche Zeitung появилась заметка о «новом прагматизме Москвы». Скрывшийся за инициалами JR автор, как и Шмеманн, отмечает, что у советской власти после серьезного провала с разогнанной выставкой 1974 года в Беляево отношение к собственным музейным запасникам и к современному искусству стало меняться. Это утверждение верно до определенной степени, если принять за «прорыв» в современном советском искусстве информацию, что «еще в 1978 году главному художнику режима Илье Глазунову разрешили выставить в московском Манеже картину „Тайна ХХ века“, в которой объединились царь Николай II, Ленин и Лев Толстой». Что касается «надежно запертых хранилищ Эрмитажа, Русского музея и Третьяковки», то автор заметки приводит любопытный факт. 22 июня 1973 года в Kunsthaus Zürich открылась выставка работ Василия Кандинского, сформированная, согласно сайту Yumpu.com[122], на основе собрания музея. Однако, по утверждению автора заметки, советские искусствоведы «смогли предоставить на выставку В. Кандинского в Цюрихе такие экспонаты, о которых до этого никто, кроме них самих, не знал, — разумеется, не знал и советский посол в Берне, которому разрешили открыть вернисаж»[123]. Даже если считать главным событием конца 70-х проведение ретроспективы «Париж — Москва» в Центре Помпиду, теперь в Пушкинском музее взошла не менее яркая звезда перевертыша «Москва — Париж», обогащенного работами из собственных фондов. Но имелись ли у советского руководства возражения против проведения этих выставок? — задает риторический вопрос JR. И заканчивает заметку неожиданно бравурным пассажем: «Октябрьская революция также имела художественные корни, и в 20-е годы Москва была не хуже Парижа и Берлина. Сегодня Советы говорят: мы не хуже и в современном искусстве».

6 июня агентство Reuters высказало свою точку зрения на открывшуюся 3 июня в ГМИИ самую удивительную и важную за последние годы выставку «Москва — Париж». Возможно, и за десятилетия, считали многие московские любители искусства, готовые платить перекупщикам билетов за возможность попасть на выставку. По словам французов, билеты распространялись через закрытую сеть (скорее всего, так было в первые недели), а не продавались, как обычно, в кассах. Чтобы избежать длинных очередей, на билетах ставились даты и время посещения, — это новшество приветствовалось москвичами.