Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

В последующие дни была составлена соответствующая совместная нота, которая затем и была отправлена в Токио. Это вызвало новую оживленную дискуссию в правительственных кругах о том, какой курс следует избрать Японии. Перспектива вынужденно участвовать с западными державами в совместном сибирском предприятии всегда вызывала тревогу у многих жителей этой страны. Новый шаг союзников, несомненно, должен был пробудить чувства тех, кто хотел, чтобы Япония, опираясь на недавно заключенное с китайцами соглашение, «действовала в одиночку» в своей попытке получить исключительный контроль не только над Восточной Сибирью, но и над Северной Маньчжурией.

Вашингтон, оперативно проинформированный об этом шаге союзников, отнесся к нему со скептицизмом, граничащим с презрением, и без чрезмерной тревоги ожидал ответа Японии. Умы людей из окружения Вильсона в те дни были заняты внезапным шквалом дискуссий и маневрирования по вопросу о возможной российской интервенции. Что выдвинуло этот вопрос на первый план именно в то время, не совсем ясно. Предположительно, это было совокупное воздействие доклада Томаса Д. Тэчера от 4 июня, только что прибывшего в Вашингтон и видевшегося с Лансингом 28 мая, а также выводов комитета, назначенного Военным торговым советом для изучения проблемы возобновления экономических отношений с Россией (см. главу 13). Тэчер энергично подчеркивал необходимость работы с советским правительством и призывал немедленно направить в Россию «комиссию, оснащенную финансовой поддержкой и персоналом, достаточным для оказания помощи русскому народу». Эффективный доклад Тэчера был распространен среди ряда влиятельных людей. Комитет Совета по военной торговле рекомендовал (5 июня) президенту назначить «российского уполномоченного», в функции которого входило бы «отвечать за все вопросы, касающиеся России». Было предложено, чтобы уполномоченный въехал в Россию через Сибирь и координировал свою работу с деятельностью российских торговых объединений. Предложение о российской интервенции в любом случае привело в бешеное движение целый ряд механизмов. Госдепартамент, естественно, был обеспокоен опасностью, которая теперь угрожала контролю над российскими делами. В связи с этим немедленно возникло соперничество, например, между миссией Красного Креста, возглавляемой Томпсоном, и более консервативным окружением миссии Рута, поддерживаемой российским посольством. Наконец, и при этом самое важное из всего, этот вопрос не грозил стать предметом партийной политики. Примерно в первую неделю июня экс-президент Уильям Говард Тафт опубликовал в Philadelphia Public Ledger статью, призывающую к немедленным действиям в России в соответствии с принципами, которые должны быть согласованы с союзниками. 6 июня сенатор Джеймс У. Уодсворт, на официальном ужине, устроенном республиканской партией в Нью-Йорке (Теодор Рузвельт выступал на нем в роли спикера), высказал аналогичные мысли.

Эти события вызвали настоящий ужас в администрации президента[152]. Существовало общее мнение, что необходимо немедленно предложить какую-то инициативу, удерживающую республиканцев от пристрастного использования вопроса о вмешательстве. Последующие дни, особенно 12-го и 13-го числа, ознаменовались всплеском обсуждения на высшем уровне по вопросу российской интервенции и о том, кто должен ее возглавить. Сообщения на эту тему быстро распространялись между Госдепартаментом, Белым домом, британским посольством, Уайзманом в Нью-Йорке и полковником Хаусом в Магнолии. Хотя имя Мотта ранее упоминалось в этой связи (4 июня Уильям Филлипс обратился к Лансингу), теперь все надежды сосредоточились на Герберте Гувере. Его назначение на пост главы американской администрации было воспринято всеми как ответ на республиканскую угрозу. Оно, по-видимому, исходило от Хауса или от его окружения и получило восторженное одобрение Окинклосса, Полка, Ридинга, Вайзмана и, естественно, самого Хауса. 13-го числа Лансинг написал лично президенту, горячо призывая к созданию миссии «по аналогии с миссией по оказанию помощи Бельгии». Этот шаг, по мнению госсекретаря, «на какое-то время отменил бы предложение о вооруженном вмешательстве» (его письмо было подкреплено письмом от Хауса, датированным тем же числом).

Через Окинклосса Хаус уведомил Гувера. Последний отреагировал положительно, но оставил решение на усмотрение президента. В какой-то момент Уилсон поговорил об этом с Гувером. «Я сообщил президенту, – вспоминает Гувер в своих мемуарах, – что буду служить где угодно и когда угодно, но послать армию для атаки на Восточный фронт большевиков, одновременно „проявляя доброту“ на Западном, было не совсем логично. В любом случае наши идеи промышленной организации вряд ли вписывались бы в философию господ Ленина и Троцкого, даже если бы они и не отвергли этот план полностью, подозревая в нем своего рода троянского коня союзников. Больше я ничего не слышал по этому поводу».