Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Изучение возможностей для работы комиссии привело в последние дни июня к острому соперничеству и разногласиям между различными участвующими правительственными структурами. У Госдепартамента, в частности, были обоснованные опасения, что порядок создания комиссии будет разработан таким образом, чтобы вывести весь предмет политики в отношении России из сферы его компетенции. В последние дни июня Лансинг горько жаловался президенту по телефону и в письме на очевидные попытки министерства торговли захватить контроль над работой предлагаемой комиссии, а также над использованием просачивающихся в прессу сведений в качестве средства формирования настроений в пользу такой комиссии. По мнению президента, идея ее создания к началу июля должна была вызвать в воображении общественности не только призрак внутриполитических проблем в Вашингтоне, но и перспективу неприятных разногласий между членами его собственного кабинета. Чувствуется, что он отложил эту идею в сторону прежде всего по этим причинам, но также отчасти и из-за ощущения, что возможности для функционирования комиссии на самом деле не будут определены до тех пор, пока не станут известны результаты военной экспедиции.

В-третьих, возник вопрос о соотношении предлагаемых действий с внутриполитическими реалиями России. Памятная записка в этом отношении пошла дальше, чем решение от 6 июля. Если в решении упоминалось только предложение об отсутствии любого вмешательства во внутренние дела России, то в памятной записке теперь уже говорилось о «стабилизации» усилий России по самоуправлению или самообороне. Но ни в первом документе, ни во втором не было сказано ни единого слова о советском правительстве и даже не намекалось на то, что может существовать такая вещь, как большевистская власть, или вообще какие-либо российские политические элементы, враждебные американскому вторжению.

С этим упущением тесно связаны частые ссылки в решении от 6 июля и в последующих обсуждениях американского плана на немецких и австрийских военнопленных. Они, как следовало из американских документов, были единственными противниками, с которыми столкнулись чехи. В решении от 6 июля цель предполагаемой американо-японской высадки описывалась как помощь чехословакам «в борьбе с немецкими и австрийскими пленными». В памятной записке просто игнорировался вопрос о личности противников, против которых чехословакам, как предполагалось, требовалась помощь. Как будет показано ниже, пересказ части памятной записки, опубликованный 3 августа в качестве официального коммюнике, из которого мировому сообществу стало известно о решении Америки, тема военнопленных вернулась, и миру сообщили, что цель военной акции в Сибири заключалась в том, чтобы «оказывать чехословакам такую защиту и помощь, какая только возможна, против вооруженных австрийских и немецких пленных, которые на них нападают…».

Нетрудно заметить, что в этой формулировке проигнорирована вся сложность проблемы военнопленных в том виде, в каком она была представлена правительству Соединенных Штатов в ряде докладов в течение первых месяцев 1918 года. Не сказано ничего о том, что эти заключенные могли сражаться за дело и под командованием, совершенно отличным от используемым Центральными державами в европейской войне и даже враждебным им. Не сказано ничего, что указывало бы на то, что они были не единственными силами, противостоявшими чехам.

Таким образом, правительство Соединенных Штатов, игнорируя имеющиеся в его распоряжении многочисленные отчеты, ставящие под сомнение обоснованность такого тезиса, в конечном счете косвенно поддержало самый дикий и панический образ Сибири, которой угрожает захват вооруженными отрядами Центральных держав, и спасти Сибирь от этой участи на данный момент способны только героические чехи. В этом драматическом образе не хватило места ни большевикам, которые были настоящими противниками чехов в Сибири, ни русским белым, которые были их настоящими союзниками.