Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Как мы видели, официальный Вашингтон укрепился сообщениями Найта, а сам адмирал стал жертвой ложных представлений и слухов. Их намеренно распространяли и сами чехи (как это делали японцы, французы и русские белые). Эсеровские лидеры Сибири, заявления которых находили столь сочувственный отклик в Вашингтоне, поступали аналогичным образом. Кроме того, эти предположения подкрепились последствиями чехословацкого восстания. Чехи, движимые национальной враждой, занимали враждебную и во многих случаях даже провокационную позицию по отношению к венгерским и австрийским заключенным, которых они встречали на своем пути. Нет сомнений, что последние прибегали к вооруженной самообороне. Перерезка Транссибирской магистрали в результате чешских действий привела к тому, что в Восточной Сибири сосредоточилось большое количество заключенных, которых затем перевозили на запад для репатриации. Таким образом, к национальной вражде теперь добавилось естественное желание вернуться домой. Точно так же, как чехи первоначально пытались пробиться на восток, так многие венгерские и австрийские заключенные испытывали искушение взяться за оружие в попытке пробиться в противоположном направлении. Поскольку на их пути стояли чехи, и без того присутствующая национальная вражда только усугубляла возникающие столкновения. Наконец, большевистские военные власти в Восточной Сибири, оказавшиеся теперь под нападками или угрозой со всех сторон – с запада со стороны чехов из Центральной и Западной Сибири, из Маньчжурии со стороны Семенова и из Владивостока со стороны скопившихся там японцев и чехов – оказались отрезанными от всех источников подкрепления и удвоили усилия по привлечению к своим военным действиям военнопленных, находящихся в этом районе (и добились определенного успеха в этом начинании).

Тем не менее представление оппозиции, с которой чехи столкнулись в Сибири, как состоящей в основном из немецких и австрийских заключенных, подстрекаемых их правительствами и сражающихся за дело своих правительств, во все времена было серьезным искажением действительности (кстати, среди заключенных в Восточной Сибири немцев практически не было). Рейнш, чьи послания, по-видимому, первыми подсказали Вильсону суть окончательно принятого курса, вообще не верил в этот тезис, как, впрочем, и Масарик. На этот счет мог бы проинформировать недавно вернувшийся из России Робинс, если, конечно, кто-нибудь захотел с ним проконсультироваться. Он оспорил бы этот тезис с предельной резкостью. В целом в Вашингтоне имелось достаточное количество неискаженных мнений, тезис, подразумеваемый формулировкой решения от 6 июля и позже, доведенный до мировой общественности, выглядел бы в лучшем случае весьма сомнительно.

Если, как это явно имело место, Лансинг и президент частично стали жертвами дезинформации – по большей части преднамеренной, – то возникает ощущение, что эта информационная уязвимость оказалась усиленной трудным положением, в котором они оказались. Для людей, не желающих мириться с неудобной реальностью советской власти, но отчаянно стремящихся найти способ спастись от бесконечных назойливых требований союзных правительств и общественного мнения о том, что они «что-то делают» с Россией, тезис, что чехам и силам союзников противостояли в Сибири лишь вооруженные силы Германии и Австрии, являлся идеальной позицией. По крайней мере, она позволяла им убедить самих себя и весь мир в справедливости этого тезиса.

Не менее вопиющая двусмысленность царила в отношении цели чехословацкой акции, которую американцы и японцы, по мнению Вильсона, должны были поддержать. В меморандуме Лансинга говорилось о помощи чехам в охране железной дороги, разоружении и разгоне немецких и австрийских пленных. Решение от 6 июля сообщало о помощи чехам во Владивостоке в создании «соединения с их соотечественниками в Западной Сибири» и об охране «железнодорожной линии сообщения чехословаков, направляющихся в Иркутск». Памятная записка упоминала о помощи чехословакам в «консолидации их сил и налаживании успешного сотрудничества со своими славянскими сородичами», а также о «защите тыла чехословаков, действующих из Владивостока».

Но с какой тогда целью предполагалось консолидировать чешские войска? Делалось ли это для того, чтобы облегчить им путь во Францию? Или же чтобы дать им возможность участвовать в Гражданской войне в России (чем, кстати, на момент принятия решения Вильсоном они уже с энтузиазмом занимались)?

Ничто в официальных американских документах не проливает света на этот вопрос. 6 июля командующий военно-морским флотом, присутствовавший на конференции в Белом доме, сообщил адмиралу Найту, что американское правительство желает открытости Владивостока, «как базы обеспечения безопасности чехов и средства эвакуации для них, если возникнет необходимость». Подобная фразеология только усилила двусмысленность.