Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Очевидно, такие показания, полученные от человека, единственный шанс на жизнь которого зависит от того, скажет ли он то, что от него хотят услышать, не имеют существенной достоверности[165]. В данном случае утверждение Савинкова звучало крайне неправдоподобно. Есть веские основания предполагать, что генеральный консул Франции в Москве М. Гренар был намного ближе к истине, написав, что Савинков предпринял ярославскую акцию по собственной инициативе и в нарушение данного им союзникам обещания не действовать независимо. Возможно даже, преждевременные действия Савинкова были намеренно спровоцированы большевиками путем распространения ложных слухов, заставивших его поверить в неизбежность вмешательства союзников, чем это было на самом деле. Это могло бы быть очень проницательным ходом с советской стороны, поскольку преждевременность действий Савинкова позволяла большевикам разобраться с ними отдельно и подавить его Союз защиты Отечества и свободы еще до того, как союзники высадятся в Архангельске[166].

Легко понять, что эти события, наряду с сообщениями о продолжающихся успехах чехов в Сибири и дезертирстве Мурманского Совета, происходили в то время, когда Центральная Россия была охвачена все усиливающимся голодом, что привело к кризису советской власти. Едва ли можно найти похожий пример в истории России до начала Великой Отечественной войны, когда двадцать три года спустя немецкие войска – на этот раз войска Гитлера – снова постучатся в ворота Москвы. Июль 1918 года был, пожалуй, самым мрачным часом большевизма за весь период войны и интервенции. Положение советского режима, политически изолированного, окруженного со всех сторон враждебными армиями, еще не имевшего сколько-нибудь значительных вооруженных сил и столкнувшегося как с голодом, так и с вооруженным восстанием в районе, формально находящиеся под его контролем, было отчаянным; и оно казалось еще более отчаянным, чем было на самом деле.

В защиту планов союзников по интервенции всегда следует помнить, что в тот момент представителям союзников казалось, что большевики своим доктринерским экстремизмом, безрассудным разрушением старой армии и настойчивым стремлением настроить против себя все непролетарские элементы российского общества вырыли себе собственную политическую могилу. «Советское правительство, – писал Фрэнсис своему сыну Перри 30 июля, – наконец-то умирает. Фактически оно уже было трупом в течение четырех или пяти недель, но ни у кого не хватило смелости его похоронить».

Даже Садуль, в чьем сознании страстное желание сохранить советскую власть являлось первопричиной всех действий, впал в черное отчаяние. Хотя он и винил в сложившейся ситуации враждебность политики союзников, а не экстремизм и утопические эксперименты самих большевиков, письмо за письмом, выходившие из-под его пера в тот период, свидетельствуют о его убежденности в обреченности советской власти. Военные из французской и британской миссий, убежденные в том, что советская власть практически ушла в прошлое и за ее падением обязательно последует дальнейшее проникновение немцев в Россию, интенсивно осуществляли планы соединения сил Архангельска с чехами. Как ни велика была их неприязнь к большевизму, в первую очередь они обращали внимание на воссоздание сопротивления Германии.

В Вологде жизнь к этому времени стала относительно спокойной. Наконец-то наступило лето. Фрэнсис и Филип Джордан продолжали жить в здании бывшего клуба вместе с поверенным Бразилии и министром Сиама. Там же была устроена столовая для остального американского персонала, нашедшего жилье в других местах маленького городка. Наконец-то Фрэнсис обрел личный транспорт: на грузовой платформе из Петрограда прибыл посольский «форд». Хотя закупка бензина и отвратительные дороги были настоящей проблемой, транспортное средство придавало дополнительную гибкость ограниченной провинциальной жизни. Верный Филип, которому не терпелось время от времени выгонять посла на улицу после тяжелой болезни в конце апреля (она заметно его состарила), нашел поросший травой участок под стенами монастыря на окраине города. Дворецкий переоборудовал его в импровизированное поле для гольфа. Филип выходил перед игрой, устанавливал там колья вместо лунок, а Фрэнсис и его личный секретарь Эрл М. Джонстон появлялись следом, стараясь, чтобы мячи попадали в колья, и вызывая изумление русских, случайно встречавшихся им на пути.