Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Американцы, по большей части ничего не знавшие о планах союзников, были сбиты с толку еще больше. В конце августа Уордвелл дал волю чувствам в своем дневнике. Текст президентского коммюнике от 3 августа, во многом повторяющий памятную записку, наконец-то дошел до Москвы. «Мы не можем понять, – писал Уордвелл, – какова именно позиция Америки в отношении вмешательства… Мы слышали, что американцы высадились в Архангельске и также приближаются с востока вместе с японцами. Американское заявление… вряд ли можно назвать откровенным. В нем говорится, что правительство не поддерживает интервенцию, но выступает исключительно для защиты военных поставок союзников в Архангельске и защиты чехословаков от вооруженных немецких и австрийских военнопленных». Это объяснение, как заметил далее Уордвелл, было «полным бредом». Чехи воевали с Красной армией, а не с Германией и Австрией. Военнопленных было мало, и они не имели большого значения. Как же тогда понять американскую позицию? «…Будем ли мы поддерживать чехов, которые на данный момент являются самыми грозными врагами большевиков, или мы отступим и оставим чехов в затруднительном положении, или мы попытаемся найти компромисс между этими двумя вопросами? Эти вопросы нельзя противопоставлять между собой, их надо решать…»

Только в ночь с 26 на 27 августа удалось получить необходимые разрешения, и специальный поезд с большинством оставшихся американских резидентов (около девяноста пяти человек, в основном персонал бывшего Генерального консульства, YMCA и российского отделения National City Bank) отправился из Москвы. Уордвелл и Пул решили не ехать с остальными: Уордвелл потому, что один из сотрудников Красного Креста, Дж. У. Эндрюс (позже ставший президентом табачной компании «Лиггетт и Майерс»), заболел ревматизмом, был госпитализирован и не мог путешествовать; Пул отчасти потому, что верил в свою влиятельность и полезность для коллег по консульствам союзников, безопасность и возможное освобождения из России, которые еще никоим образом не были гарантированы. Кроме того, Пул был молод, опрометчив и предприимчив. Возможно, его одолевало любопытство: он желал увидеть, что произойдет дальше, и ощутить собственную пользу для своего правительства. Мужественный поступок двух молодых американцев, остававшихся на своих постах, а также помощь, которую они впоследствии ухитрились оказать своим коллегам по союзу, снискали им неизгладимую благодарность как со стороны последних, так и со стороны союзных правительств.

Армор умолял разрешить ему остаться с Пулом и Уордвелл ом, но, как наиболее младшему по должности, ему было категорически приказано возглавить группу эвакуируемых и сопровождать их в Финляндию. По прибытии в Петроград 28 августа он и его подопечные были задержаны прямо на улице. Город, голодающий, терроризируемый, покинутый по крайней мере полумиллионом своих прежних жителей, был теперь лишь призраком великой многолюдной столицы, существовавшей на берегах Невы. Холодная рука террора уже сковывала и разрушала это место, нанося ему странный вид упадка – безжизненную скрытую серость, ощущение зловещей, скрывающейся за облупившимся фасадом тихой, но охраняемой непостижимости, которая являлась результатом коммунистического воздействия на любую большую городскую территорию. Встревоженные и потрясенные эвакуированные американцы, жившие в своих поездах на железнодорожных станциях, бродили по пострадавшему городу, по полупустынным улицам, по тротуарам, уже начинающим зарастать травой, среди уже выцветших от запущенности зданий. Некоторые американцы попытались разыскать старых петроградских знакомых, но лишь встречали испуганные лица с торопливо прижатыми пальцами к губам и резко захлопывающимися дверями.

Если Пул и Уордвелл и надеялись на относительную передышку от неприятностей и ответственности после отправки американских граждан, то оказались обреченными на разочарование. Не прошло и четырех дней после формальной эвакуации американцев (на самом деле они все еще находились в Петрограде), когда небо рухнуло на землю. 30 августа в 11:30 в Петрограде перед зданием штаба охранки молодой военный курсант прибалтийского происхождения застрелил председателя Петроградской ЧК Урицкого. Эта новость, дошедшая до Москвы во второй половине дня, вызвала потрясение и гнев среди большевиков. Ленин выступил в тот вечер на митинге рабочих бывшего завода Михельсона на юге Москвы. Буйство чувств вождя пролетариата отражалось в демагогии, бьющей через край. Теперь, по его мнению, проблема заключалась в антагонизме между паразитическим бандитизмом классов собственников и их британско-французских союзников, маскирующихся под лозунгами свободы и равенства трудящегося пролетариата: «У нас один выход: победа или смерть!»[176]

Покинув здание завода после завершения речи, Ленин получил два выстрела – один в шею, один в грудь – от молодой женщины, левой эсерки Доры Каплан [177]. Ленина, находящегося практически на пороге смерти, увезли в больницу[178].