Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Инцидент в Челябинске совпал по времени с созывом в этом городе конгресса Чехословацкой революционной армии. Первоначально это собрание было организовано с целью определения организации и командного статуса корпуса, а также рассмотрения трудностей, возникших в связи с его продвижением на восток. Инцидент, естественно, привлек внимание делегатов с первого дня работы этого совещания. В частности, они не могли не осознать слабость дисциплины, которую центральные советские власти установили по отношению к местным Советам в Сибири. В этих обстоятельствах меры по разделению корпуса вызвали самое сильное негодование и рост подозрений среди делегатов. Единогласно, несмотря на возмущенные протесты присутствующих французских военных представителей, они проголосовали за отклонение проекта и игнорирование в этом отношении даже пожеланий Чехословацкого национального совета и союзников.

Именно в разгар этих событий конгресс получил 23 мая новую директиву от представителей Чехословацкого национального совета, находившихся тогда под давлением в Москве, о том, что все оружие должно быть передано советским властям. Сразу же была принята резолюция, также противоречащая этой директиве и провозглашающая намерение сохранить оружие и продолжить путь во Владивосток. К тому времени, когда чешские командиры 24 мая покинули Челябинск, чтобы вернуться в свои части, стало ясно, что они договорились между собой о своего рода оперативных планах «пробивания пути», которые должны быть реализованы немедленно, без дальнейших церемоний и в той мере, в какой это могло потребоваться по их возвращении на свои руководящие посты.

Челябинская резолюция стала известна в Москве через несколько часов, где она оказала сильное воздействие на советских лидеров, которые отреагировали практически немедленно. 25 мая Троцкий отправил местным Советам вдоль Сибирской железной дороги телеграмму, которая начиналась следующим образом: «Настоящим приказывается всем Советам немедленно разоружить чехословаков. Каждый вооруженный чехословак, обнаруженный на железной дороге, должен быть расстрелян на месте; каждый воинский эшелон, в котором обнаружен хотя бы один вооруженный человек, должен быть разгружен, а его солдаты интернированы в лагерь для военнопленных. Местные военные комиссары обязаны немедленно приступить к выполнению этого приказа; любое промедление будет рассматриваться как государственная измена и повлечет за собой суровое наказание нарушителя…»

Передавая этот приказ местным Советам, военные власти в Сибири добавили: «…Если для разоружения ваших сил окажется недостаточно, сделайте все возможное для остановки эшелонов: отведите их в сторону, заберите локомотивы, а в экстренных случаях разрушьте железнодорожные пути…»

Таким образом, несложно понять, что к 25 мая отношения между советским правительством и Чешским корпусом пришли к полному разрыву, и военные действия теперь стали неизбежны.

Впоследствии было много споров относительно того, предшествовал ли приказ Троцкого о расформировании корпуса решению пробиваться с боем или последовал позже. Этот аргумент празден. Чехи приняли свое решение еще до того, как у них появились сведения о телеграмме Троцкого. Отправляя телеграмму, он уже знал о резолюции челябинской встречи. В этом смысле можно сказать, что восстание начали чехи. Но они сделали это на фоне длинной череды осложнений, в которых сыграли свою роль слухи, неразбериха и ошибки со стороны всех заинтересованных сторон – и чехов, и большевиков, и союзников.

26 мая между чехами и большевиками вдоль всей железнодорожной линии от Пензы до Иркутска вспыхнули боевые действия.

С самого начала официальный коммунистический тезис заключался в том, что именно союзники спровоцировали чешское восстание. 29 мая, всего через три дня после начала военных действий между чехами и большевиками, Садуль отметил в одном из своих писем убежденность Троцкого в существовании заговора между союзниками и российскими оппозиционерами, спровоцировавшего чешскую акцию под руководством французских офицеров, представляющую своего рода генеральную репетицию будущей японской интервенции в Сибирь. Советские историки продолжают повторять этот взгляд на события в той или иной форме вплоть до сегодняшнего дня. Сначала к числу заговорщиков они относили французов и британцев, а несколько позже, в разгар антиамериканской кампании, последовавшей за Второй мировой войной, к числу виновных были причислены и Соединенные Штаты.

Сколько же правды в подобных обвинениях? Принимая во внимание важность восстания для последующей союзнической, а особенно американской, политики в отношении интервенции, нельзя удержаться от изучения этого вопроса.