Ричард Лаймон. Ночь в тоскливом октябре

Когда я принял у нее пакет, она положила руку мне за затылок, и я наклонился к ней. Пакет оказался между нами. Наши тела захрустели бумагой, сжимая все, что было внутри, и заставив пару бутылок тихонько звякнуть. Мы поцеловались. На ее лице еще чувствовалась прохлада улицы. Я легонько прикоснулся к ее губам, но затем она просунула язык мне в рот, и мы застыли на какое-то время; Эйлин постанывала, а я все больше возбуждался.

Она ускользнула он меня слишком рано. Вокруг ее рта все было мокрым; она улыбнулась.

— Я так хотела сделать это.

— Я тоже.

— Думаю, не стоит заставлять Киркуса ждать, — сказала она. — Он что, пришел раньше?

— На целых полчаса раньше.

— Было ли это душеполезно?

— О да.

Я нес снедь. Когда мы шли рядом, она сказала:

— Жарковато здесь, — и сняла ветровку. Ее вечернее платье оказалось с вырезом почти до талии; длинное V на ее обнаженном теле постепенно сужалось по пути вниз.

— Вау, — произнес я.

Она улыбнулась:

— Нравится?

— Выглядишь фантастически.

Положив руку на мое плечо, она наклонилась ко мне и, щекоча ухо дыханием, прошептала:

— Если Киркус пришел в таком же наряде, я просто умру.

— Ах ты сучка.

Мы расхохотались, но примолкли, дойдя до дверей моей квартиры.

Когда мы вошли, Киркус стоял на ногах.

— Привет, Руди, — сказала Эйлин.

— Эйлин. Ну разве мы сегодня не великолепны! — Подпрыгнув на пятках, он склонил голову на плечо. — Мы что, идем на выпускной?

— Просто старое платьишко, — сказала Эйлин, — Рада, что ты смог присоединиться к нам этим вечером.

— К моему удовольствию.

— Как тебе мексиканские штучки?

— Какого рода мексиканские штучки?

— Еда и напитки, — сказала Эйлин. — Такие, как говядина фахитас и печально известный Хуча де ла Муэртос.

— А что это такое? — спросил я, ухмыляясь.

— Пошли на кухню, и я тебе покажу.

Я последовал на кухню за Эйлин, Киркус поперся за нами. Я поставил пакет со снедью на стойку. Эйлин заглянула в него, затем залезла и вытащила наружу литровую бутылку текилы «Куэрво Голд». За ней последовала бутылочка «Трипл-Сек» — уже поменьше.

Держа в каждой руке по бутылке, она обернулась и напустила на себя серьезный вид.

— Вот, — сказала она, — и вот. Бокалы, немного льда и много вот этого, — она потрясла бутылкой текилы, — Затем чуточку этого, — она потрясла «Трипл-Секом». — Быстро размешать гробовым гвоздем.

— Сигаретой? — спросил я.

— Не пори чуши. Гвоздем из гроба.

— А. Ну, я не думаю, что у меня завалялся хотя бы один.

— В таком случае придется обойтись пальцем. Но не волнуйся, это я беру на себя. Эд, почему бы тебе не достать бокалы?

Я снял с полки три бокала. Эйлин поручила мне добавить кубики льда. Затем она проинструктировала Киркуса и я был отправлен ждать в гостиную.

— Слишком много людей на кухне! Я буду через минуту с напитками.

— Ты всерьез намерена размешать его своим пальцем? — спросил Киркус.

Улыбаясь, она потрясла в воздухе указательным пальчиком.

— Как гигиенично, — сказал он.

— Спирт убивает микробов, — разъяснила она. — Ты что, не знал?

Смеясь, я покинул кухню.

Вскоре мы все были в гостиной — сидели вокруг кофейного столика, попивали нашу Хуча де ла Муэртос и жевали чипсы из тортильи, макая из в сальсу. Эйлин вместе со мной сидела на софе. Каждый раз, когда она наклонялась к столу, вырез на платье смещался, позволяя мне увидеть большую часть ее правой груди… включая синяк вблизи грудной клетки, который не был виден, когда она сидела прямо.

Гладкая, бледная грудь, с чуть расплывшимся синяком, волновала меня, напоминала, через что мы прошли вместе, и заставляла меня ощущать близость к ней. Вдобавок, я чувствовал себя редкостной дрянью. Эйлин была слишком прекрасной, слишком умной, веселой и хорошей, чтобы заслуживать меня с моими ночными вылазками в поисках Кейси.

К счастью, выпивка и разговоры не оставляли мне много времени на угрызения совести.

Когда наши бокалы опустели, Эйлин забрала их на кухню. Я пообещал себе быть помедленнее с моим вторым Хуча. Это была крепкая штука — маргарита без цитрусовых добавок — и голова моя уже слегка закружилась.

Повернувшись спиной к Киркусу, Эйлин нагнулась, расставляя бокалы на столе. Перед ее платья обвис; я мог видеть всю ее левую грудь. Она слегка покачивалась. Сосок набух. Судя по улыбке, Эйлин знала, что я вижу. Все так же наклоняясь, она спросила:

— Принести тебе еще чипсов?

— Я сам могу взять.

— Нет-нет, сиди, где сидишь. Я принесу. — Она выпрямилась и повернулась к Киркусу. — Как твои дела, Руди?

— Все тип-топ, — ухмыльнулся он.

— Подашь мне мой бокал? — спросила она меня.

Он был не совсем пуст. Я поднял его и протянул ей.

— Gracias, — сказала она.

— Da nada, — ответил я, и тут же задался вопросом, ответил я на испанском или французском языке. Вот засада… я и выпил-то всего раз.

Когда Эйлин удалилась на кухню, я попытался подумать о «всегда рад» на французском. Da Nada? Или это испанский, как я и полагал? Затем я припомнил Хемингуэя. «Our nada who art in nada». Значит, испанский. Но нет, возможно, нет. Он провел некоторое время в Париже.

— Что-то не так, старик? — поинтересовался Киркус.