— Вполне.
— Рад слышать. — Я обмакнул чипсину в сальсу и тут же отправил в рот, не дав соусу капнуть.
Пока я хрустел чипсиной, Киркус сказал:
— Надо чаще встречаться. В следующий раз я жду тебя к себе.
Я чуть не сказал «Ага, держи карман шире», но мне было слишком хорошо, чтобы злиться… даже на Киркуса. Аромат фахитас был чудесным, Эйлин была одета в чудесное платье, у меня был отличный вид на ее чудесные груди, позже я планировал выйти и провести чудесное время с Кейси, и я витал в чудесных высоких облаках от
— Ну, — сказал я, — когда захочешь увидеть нас, дай нам знать.
Он взметнул брови.
— Ты правда пришел бы? — на мгновение я увидел в его глазах печаль и надежду. Однако он быстро скрыл их за своей обычной манерой.
— Может быть, — сказал я. — Это зависит от многого.
— От чего же, отмелюсь спросить?
— Давай просто поглядим, как пойдут дела этим вечером.
— Я буду паинькой.
Из кухни донесся писк микроволновки.
— Я приготовлю свое коронное блюдо, — сказал Киркус.
— И что же это? — спросил я.
— Жаркое из свинины.
— Не
— Двуногой свинины? — нахмурился он.
В дверях появилась Эйлин. Стянув фартук, она улыбнулась.
— Ну что, парни, принимайте.
Мы с Киркусом подошли к столу и сели. Эйлин взяла наши бокалы.
— Давайте, приступайте, — сказала она. — Я сделаю выпивку.
— Что нам делать? — спросил я.
— Возьмите тортилью, намажьте сметаной, авокадо или чем-нибудь еще, положите туда немного мяса, сыра, салата или чего еще хотите, сверните все это — и чавкайте.
— Тебе легко говорить, — сказал я.
Вскоре она подошла с тремя бокалами, полными ее особого коктейля. Затем она села, подняла свой бокал и сказала:
— То, что доктор прописал.
Мы с Киркусом взяли свои бокалы; затем все подались вперед и чокнулись ими.
Киркус отхлебнул свой напиток.
Я отхлебнул свой:
Эйлин отпила из своего бокала и сказала:
— Миссисипи.
Я взметнул свой бокал:
— За Марка Твена.
— Оу, — сказал Киркус.
— У тебя какие-то проблемы с Марком Твеном?
— Он такой плебейский. Неудивительно, что ты обожаешь его, Эдуардо.
—
— Ой, прошу тебя, — сказал Киркус.
— Это так.
— Американский, — сказала Эйлин. — Величайший американский роман, может быть. Не трогайте английские, ирландские, русские и французские…
— И что такого написали французы? — спросил я.
— Дюма? — предложила Эйлин. — Прием!
— Давайте не будем забывать о Сартре и Камю, и об умнице Симоне.
—
— Она, — сказал Киркус.
— Мне нравятся те ее детективы, про Мегрэ.
— Это Сименон, — поправила меня Эйлин. — Жорж Сименон.
— А я говорю, старина, о Симоне де Бовуар.
— Ох. Конечно, ты прав. Она отстой.
Эйлин рассмеялась.
— Должно быть, ты просто любишь валять дурака, — сказал мне Киркус.
— Как бы там ни было, — произнес я, — касательно
— В высшей степени переоцененного, — вставил Киркус.
— Хемингуэй называл его лучшим.
— Что доказывает мою точку зрения.
— Я обязана выдвинуть
— Разве нет? — спросил я.
— В школе я даже не слышала о Рэнд. Это потому, что учителя ненавидят ее. Они лгут о ней. Они не станут преподавать ее книги, — Эйлин с сердитым видом намазала дымящуюся мучнистую тортилью сметаной. — Они боятся каждой чертовой вещи, о которой она когда-либо писала. Большинство учителей — коммуняки, если ты не заметил.
Это была та Эйлин, какой я никогда не видел раньше — наверное, Эйлин подшофе.
— Коммуняки? — воскликнул Киркус. — Ради Бога.
Сощурив один глаз, Эйлин сказала:
— Мой отец воевал с чертовыми коммуняками во Вьетнаме. Ты считаешь, здесь есть что-то
— Прошу прощения, если наступаю тебе на мозоль, дорогуша… или на мозоли твоего отца в его солдатских сапогах. Но серьезно,
Что также делает
— Ты когда-нибудь читал что-то из ее книг? — спросила она.
— Я бы не стал тратить свое время, — ответил он.
Она направила свою вилку на меня.
— А как насчет тебя, Эдди?
— Боюсь, что нет. Но хотел бы.
Она развернула вилку к блюду со стейком и поместила на свою тортилью несколько полосок мяса.
—
—