— Я думала, это будет наш секрет. Как ты мог ему
— Ничего я ему не говорил. Ну, о том, что случилось на самом деле. Ничего о том, что было под мостом. Все, что я рассказал — та отмазка о банде подростков. То же самое, что мы сказали ему той ночью.
— О, правда? Знаешь, что? Не припомню, чтобы я рассказывала ему, как они сорвали с меня рубашку и лицезрели мои голые сиськи.
— Это же Киркус. Ему везде чудятся
— Что еще ты ему сказал?
— Вроде бы… ну, ты говорила ему, что они помочились на твои волосы, помнишь?
— Конечно помню.
— Я ему об этом напомнил. И сказал, что ты чувствуешь себя страшно униженной и потому не хочешь, чтобы кто-нибудь об этом узнал.
— Что еще?
— Об этом — все.
Мое лицо пылало.
Если она не услышит это от меня, то может услышать от Киркуса.
— Думаю, я упомянул, как они тебя трогали.
— Трогали?
— Лапали.
— Где?
— Ну, за грудь.
— Ты сказал Киркусу, что они лапали мою грудь?
— Думаю, упомянул вскользь.
— Вот спасибо.
— Он гей.
— И из-за этого теперь все порядке?
— Это только чтобы он понял, почему нужно держать язык за зубами.
— Ну, спасибо тебе огромное.
— Прости. Если б я знал, что это так тебя расстроит, никогда бы
— Что еще ты ему рассказал?
— Ничего. Это все.
— Уверен?
— Вполне.
— Ты не приукрасил историю рассказом о том, как они меня трахнули?
— Нет.
— Что ж, ценю твою сдержанность.
— Пошли, Эйлин, не надо так.
— А как надо?
— Ты раздуваешь их мухи слона. Ведь суть в том, в том, чтобы он понял, как тебе неловко, и никому не сказал…
— Сказал бы еще, что меня пустили по кругу.
— Брось.
— А что ты сказал ему насчет
— Может быть.
— В смысле, он же на
— Так ведь ты была в моей рубашке, когда мы наткнулись на него в среду.
Ее глаза слегка расширились; рот приоткрылся, будто она собиралась что-то сказать. Она поморгала, затем сказала:
— Ой.
Потом сказала:
— Точно.
Потом сказала:
— И впрямь.
Я обнял ее обеими руками.
— Мне жаль, что я сказал ему все это.
— Если б только… Если б только это был не Киркус. Он такое говнецо. Мне не нравится, что он знает оно мне такие вещи. Или думает обо мне. Думает обо мне голой.
— Он гей, — повторил я.
— Может, да, а может, и нет.
— Я вполне уверен, что да.
— В самом деле… — Она уткнулась лицом в мою шею. Я почувствовал, что оно теплое и мокрое. Она фыркнула. — И мне приходится носить это дурацкое платье.
— Это чудесное платье.
— Перед ним.
— Ему все равно.
— О, могу поспорить.
— Может, выйдем и спросим?
Она покачала головой.
— Мне так неудобно.
— Напрасно.
— И я слишком много выпила.
— Как и все мы.
— Но именно я подняла нытье до небес.
— Уверен, Господь тебя простит. Я знаю, что делаю, и кого колышет, что думает Киркус?
Она погладила мой затылок.
— Я так тебя люблю, Эдди.
— Теперь я вижу, что ты пьяна.
— О да. Я любила тебя с самого начала, даже когда ты встречался с Холли. Ты знал об этом?
— Вовсе нет. — От упоминания имени Холли у меня ощутимо скрутило живот.
— Ты ведь даже не подозревал об этом, не так ли?
— Нет.
— Я знаю. Я ни к кому и никогда не чувствовала того, что чувствовала к тебе. Это знала только я. Но внутри у меня все болело. Так больно было видеть тебя с ней. И так хотелось, чтобы ты был со мной.
— А теперь так и есть, — сказал я. И почувствовал себя конченым негодяем.
Эйлин горячо обняла меня и поцеловала в шею.
— Я так рада, — сказала она. — Я так рада.
— Наверное, нам стоит вернуться на кухню, — сказал я. — Ты почувствуешь себя лучше, если еще немного поешь.
Она кивнула. Затем сделала глубокий вдох — и выдохнула.
— Ладно, — сказала она. — Но я… я хочу сперва кое-что поменять.
— Поменять сейчас?
Она засмеялась и фыркнула.
— Моя одежда. Я не хочу, чтобы Киркус снова видел меня в ней. Даже если он
— Это так.
— Могу я переодеться во что-нибудь твое?
— Во все, что пожелаешь.
Мы выпустили друг друга из объятий. Я открыл дверь ванной, и Эйлин последовала за мной в прихожую.
— Буду через минуту, — сказала она, направившись в мою спальню.
— Увидимся позже, — ответил я.
Киркуса я нашел в гостиной, на софе, с остатками напитка в одной руке и со скрещенными ногами. Завидев меня, он сказал:
— Я уж начал чувствовать себя покинутым.
— Эйлин присоединится к нам через минуту.
— И как она?
— Порядком расстроена.
— Не из-за меня, надеюсь.
— Из-за нас обоих. Ей не понравилось, что я рассказал тебе все это. Она сочла это слишком личным.
— Мы смутили ее?
Я кивнул.
— Очень своеобразно.
— Что ты имеешь в виду?
— Если б ты мог отрешиться от случившегося, то заметил бы, во что она одета. А? И она, повергнутая в истерику всего несколькими словами о ее достоинстве, что она так бесстыдно демонстрирует всему миру?
— Это две разные вещи, — сказал я.
— Левая и правая?