Рикошет

— Не посадили, а задержали в порядке статьи сто двадцать второй Уголовно-процессуального кодекса Российской федерации. Как лицо, подозреваемое в совершении преступления.

— Какая разница, — отмахивается Ерохин.

Дав ему успокоиться, Кромов произносит:

— Ерохин, вы возмущены, что вас задержали в качестве подозреваемого. Но вдумайтесь в факты, которыми располагает следствие… Ваша жена погибает при очень странных обстоятельствах. Вы ведете себя не менее странно. Совсем не так, как должен был повести себя в подобной ситуации любой порядочный человек. Допустим, в милицию вы не пошли, так как боялись. Но почему скрыли гибель жены от ее красноярских родственников? Вы же были у них?

Квартира, в которой очутился Кромов, отсутствием ненужных вещей и стерильной чистотой напоминала операционную. Нигде не лежали газеты, не торчали из-под дивана тапочки, не валялись по углам детские игрушки. Все прочно стояло, висело и блистало на своих местах.

Сестра погибшей, помимо воли, то и дело косилась на поношенные кроссовки оперуполномоченного. Кромов еще в прихожей заметил ее беспокойство, но разуваться не стал, здраво рассудив, что пришел не в мечеть.

— Значит, Ерохин был у вас? — переспросил он.

Хозяйка нервно поправила обесцвеченные волосы, закивала, пытаясь заглянуть ему в глаза:

— Да, да… На прошлой неделе… Что все-таки случилось? У него неприятности по работе?

— Он что, был взволнован?

— Вроде, нет… — неуверенно пожала плечами женщина. — Он сроду смурной… В этот раз такой же был.

— С сыном заходил?

— С Витей?.. Не-ет. Один. Мы его еще расспрашивать стали, почему Нюся не приехала. Ведь они телеграммой предупредили, что вместе приедут.

— И что он ответил?

— Так Витя захворал, вот Нюся и осталась с ним дома.

— Они часто приезжали всей семьей?

— Да что вы? Все больше собирались… А собрались, как назло, племянник заболел… Почему вы все спрашиваете, спрашиваете? Что-нибудь произошло?

— Ваша сестра тоже устроилась сопровождающей? — задал Кромов следующий вопрос.

— Не знаю… Может быть. В телеграмме же всего не напишешь, — обиженно взмахнув короткими ресницами, ответила хозяйка.

— Как ваша сестра жила с Ерохиным? — спросил Кромов, понял, что зря употребил прошедшее время глагола «жить», и торопливо добавил: — Ссорятся они?

Но собеседница поняла его по-своему. Всплеснув руками, расстроенно воскликнула:

— Опять побил?

— Опять? — приподнял брови оперуполномоченный.

— А то вы не знаете! Конечно, я Нюсю не оправдываю, но и он хорош гусь. Взял молодую, так терпи! А он, чуть кто на нее посмотрит, сразу ревновать. Тоже мне, Отелло из Жмеринки нашелся! И она не умнее. Когда замуж выходила, сколько я предупреждала ее! Не будет, говорю, тебе жизни. Он мужик прижимистый, нелюдимый, старше, к тому же. А Анна… Она погулять любит, чтоб компания, песни…

— И все-таки вышла?

Сестра Ерохиной горестно кивает:

— Шибко он ее обхаживал. Кому же не понравится, когда перед тобой на коленях стоят да обещания всякие говорят. Вот и пошла… Любит он ее сильно, оттого и лютует.

— А она его?

Хозяйка замялась, потупила взор:

— Чужая душа — потемки… Но, вообще-то, последние три года Анна не писала, чтобы он ее бил… Опять, поди, приревновал!

Вопросительные интонации столь явственно слышались в ее голосе, что Кромов склонился к протоколу и принялся записывать показания.

— Был я у Нюсиной сестры… Был, но ничего не сказал, — облизнув пересохшие губы, отвечает Ерохин. — Потому как они обязательно подумали бы на меня. Я эту породу знаю!

— Откуда такая уверенность? — интересуется Кромов.

— Если уж вы меня заподозрили, о них и говорить нечего.

— Им было известно, что вы судимы за избиение жены?

— Еще бы, — хмыкает Ерохин и поясняет: — Суд к штрафу приговорил, а эти вокруг разнесчастного синяка переписку завели, как Чемберлен с Рузвельтом!

— Они переписывались?

Ерохин смотрит непонимающе:

— Кто?

— Рузвельт и Чемберлен.

— Откуда я знаю! Так, к слову пришлось… Нюся-то сильно не выступала, понимала, за дело досталось. И на суде просила не наказывать. Все равно осудили, — уныло заканчивает Ерохин.

— Считаете, что суд поступил несправедливо?

— А-а!.. Какая теперь разница…

— Из-за чего вы ее избили?

По лицу Ерохина видно, что говорить об этом он не желает, но Кромов выжидательно занес ручку над протоколом.

— Из-за пустяка. Пришел домой, а она пьяная. Вот и вспылил…

Сквозь запотевшие окна трамвая весь город казался умиротворенно-округлым. Сгладились острые углы домов, потерялись из виду разлапистые антенны на крышах, исчезли провода, растворились деревья. Люди, словно смирившись с тем, что дождь не перестанет моросить, по меньшей мере, до первого снега, неторопливо брели по тротуарам. Так же лениво катились машины.

Ерохин вышел из трамвая и невольно улыбнулся.

Переулок, в котором стоял его дом, сиял промытой желтизной листьев и зеленью крыш.

Не обращая внимания на лужи, он быстро зашагал по раскисшей земле. Достав ключ от калитки, с удивлением обнаружил, что она не заперта, и, помрачнев, вошел в мощенный кирпичом двор.