Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

— А мы тут три месяца без света были, для нас в новинку!

(фейсбук Захара, 2014)

Захар

Вопрос о создании своего подразделения жёстко встал в середине лета 2014-го — в ЛНР уже воевал взвод нацболов, который я с какого-то момента курировал; но этого было мало — особенно учитывая то, что мы перегнали на Донбасс сотни людей, попавших в итоге в самые разные подразделения, но не в наше. Понимая, что «снизу» в сложившейся обстановке подразделение уже не создать, я начал искать пути создания своего отряда «сверху». В конце июля 14-го я познакомился с Олегом Царёвым, на тот момент занимавшим должность главы Парламента Новороссии; но он стремительно потерял там свои позиции.

В итоге, не найдя никаких коротких путей, я начал работать в ДНР и ЛНР в качестве военкора (в сентябре — октябре мои заметки публиковала «Комсомолка» и множество других изданий) — хотя эта работа мало устраивала меня, тем более, что там и так отлично справлялись ребята вроде Семёна Пегова, с которым мы тут же задружились.

Захар

В первых числах сентября 14-го я познакомился в Донецке с Арсеном «Моторолой» Павловым, и готов был идти к нему в «Спарту», он меня брал — но тогда мне пришлось бы похоронить тему с нашим батальоном.

В октябре 2014 года я познакомился всё там же, в Донецке с одним из отцов «русской весны» — Андреем Пургиным, и предложил ему свой батальон — с меня были бы люди и весомая часть обеспечения, с него — возможность работать в структуре создаваемой тогда армии ДНР.

Но и Пургин вскоре потерял своё положение и все свои должности.

Не оставляя своей идеи, в течение 15-го года я многократно посещал Донбасс в качестве поставщика гуманитарной помощи для мирных жителей. У меня и моей команды было множество разных приключений, пару раз меня могли убить, ещё несколько раз — посадить за контрабанду, но в итоге мы помогли даже не сотням, а тысячам жителей Донбасса, — и это главное.

Илья Шамазов

лидер нижегородского отделения НБП [интервью Л. Зуевой, 2021]

…Потом был просто вал. Когда откликнулась на призыв Захара буквально вся страна и еле успевали собирать, обналичивать, закупать и нестись на территорию вновь. Протаскивать грузы, сортировать, развозить, раздавать.

А там везде кровоточило, и менялся облик республик. Как в дрёме, лихой Дрёмов ведёт нас с Захаром расстреливать (не туда и не тем везли груз, по его мнению), а потом отпускает, проявив высшую милость. А потом гибнут все. Гибнут легендарные и гибнут свои. И Дрёмов, которому не зачлась наверху маленькая его слабость. И не остаться после такого уже нельзя. И Захар остаётся, затянутый в эту воронку. Его имя было на грузе, его груз оказался во сто крат тяжелее.

«Семь жизней». Рассказы

Галина Юзефович

критик, преподаватель [ «Meduza», 18.03.2016]

Формально рассказы в сборнике объединены идеей «сада расходящихся тропок» — по крайней мере, примерно так формулирует свой замысел сам автор. Прилепин пытается прослеживать разные ветки судьбы, находить в прошлом развилки и смотреть, как бы всё обернулось, если бы в каждой из них можно было повернуть один маленький, неприметный винтик. Красивая концепция, но в данном случае даже избыточная: каждый текст в «Семи жизнях» обладает свойством дивной самодостаточности и отдельности.

Я бы сделала акцент на другом — не на внутреннем смысле, а на внешнем приёме: на планомерном и виртуозном обмане читательских ожиданий.

Практически в каждом рассказе Прилепин аккуратно развешивает по стенам ружья, которым не суждено выстрелить, размечает тропинки, по которым читатель доверчиво устремляется к обманчиво предсказуемому финалу лишь для того, чтобы в последний момент вылететь с накатанной трассы в кювет и дальше, дальше — туда, где он меньше всего ожидал оказаться.

Мы читаем рассказ «Зима» как романтическую сказочку про «приехать к морю в несезон», но буквально из последней фразы узнаём, что на самом деле он — о счастливой и жестокой мужской свободе, не о любви, но об избавлении от неё. В конце «Спички и табак, и всё такое» ждём эффектной поножовщины, а получаем странную, статичную — на манер живописного полотна — картину примирения и приятия. В «Петрове» (пожалуй, лучшем тексте сборника) все тщательно расставленные автором ловушки, прозрачно намекающие на возможность счастья, с трагической неизбежностью заводят героя в ледяную пустыню, к одинокой, бессмысленной гибели. «Рыбаки и космонавты» — гомерически смешная зарисовка из жизни молодого гопника и новоиспеченного отца, отмечающего с друзьями рождение сына, в конце совершенно неожиданно вышибает слезу.

Раз за разом Прилепин обманывает читателя, передёргивает карты у него под самым носом — но в этом откровенном мухлеже нет ничего обидного или унизительного. Скорее, наоборот: ощущение, возникающее при чтении «Семи жизней», похоже на восторг — когда на американских горках ты видишь, что впереди тебя ждёт мёртвая петля.