Родная речь, или Не последний русский. Захар Прилепин: комментарии и наблюдения

Однако рассказы Прилепина не сводятся к банальному (да даже к небанальному) фокусу, трюку: помимо мастерства — спору нет, выдающегося — в его текстах присутствует что-то, не сводимое к технике и технологии писательского ремесла. Словом, настоящая большая литература: сама жизнь, отлитая в слова, и беспримесное читательское счастье.

Дмитрий Филиппов

писатель, критик [ «Литературная Россия», 13.05.2016]

Голова кружится от «Семи жизней». Ходишь и пьяный, и счастливый, и до краёв наполненный каким-то важным знанием, которое не проговаривается словами. Как будто тебя разобрали на винтики, а потом вдруг снова собрали, уже правильно и аккуратно, все детальки смазали, ветошью протёрли с любовью. Стоишь, себя в зеркало разглядываешь и думаешь: а как же я до этого жил, такой весь криво собранный, заржавелый?.. Для этого, наверное, и нужна литература: душу смазывать.

Да, сама механика построения рассказов — заокеанская. Так Хэм выстраивал свои тексты, Джек Лондон и Трумен Капоте так работали. Но это касается только композиции. Литературная традиция наша, русская, от Гоголя к Газданову и дальше — к Распутину, Личутину, Белову. А стиль… Стиль прилепинский. Тут уже ни с чем не спутаешь.

«Не ломай ничего, Господи. Даже не дыши» — это только Прилепин мог так сказать. Причём узнавание происходит на глубинном уровне, как будто ты сам всё это написал давно-давно, только забыл, а Захар вытащил из недр подсознания и показал: твоё? Конечно, моё! Конечно, как я мог забыть! Ну, на, держи, только не теряй больше.

С временами удивительная работа. У каждого рассказа, вроде бы, своё время, где-то прошлое, где-то настоящее, иногда герой в будущее заглядывает одним глазком. А всё вместе, соединяясь, рождает абсолютный вневременной эффект. Книга оказывается вмурованной в вечность. Кажется, она всегда была и всегда будет. И это не сознательное авторское допущение. Сознательно так вообще сделать невозможно. Тут работают межстрочные, межтекстуальные связки, времена перетекают из одного в другое, из прошлого в настоящее и обратно, а в итоге всё смешивается — и получается новое время, какой-нибудь плюсквамперфект или аорист. И эта полифония времён, существующих и давно забытых, как раз и создаёт эффект вневременности. Или — всевременности.

В «Семи жизнях» Прилепин снова вырвался за флажки, сработал на пределе своих возможностей и вышел за этот предел. Это и есть рост писателя. Мне иногда кажется, что лет через двадцать Захар дорастёт до самого неба. Будет стоять таким великаном на земле и скучать. А как тут не заскучать, если никто даже до плеча не достаёт.

Дорастёт до неба, но Отец всё равно будет выше. И так до бесконечности в догонялки играть, пока жизнь не кончится. Впрочем, их семь у него. Времени много.

Времени ещё очень много.

Сергей Кумыш

писатель, критик, переводчик [ «Фонтанка. ру», 18.03.2016]

Книга предлагает читателю гораздо больше, чем он вроде бы ожидал, и гораздо больше, чем он вообще способен унести. И писалась вовсе не для того, чтобы тебя порадовать или огорчить.

«Семь жизней», пожалуй, самая личная книга Захара Прилепина. Здесь очень много, ещё больше, чем было в предыдущих работах, самого автора — с его неизжитой болью, неистовой любовью, неутолённой яростью.

К этой книге толком не подобраться в обычном разговоре, её трудно описать, используя принятые к употреблению слова, здесь не обойтись, как в школе, поставленной оценкой. В некотором смысле «Семь жизней» — воспроизведённое молчание, когда ты вроде бы хочешь о чём-то спросить своего собеседника, но понимаешь, что тебе не ответят, потому что там, в глубине, клокочет то, о чём не принято говорить, да и слов таких будто бы нет. Вот ты и не спрашиваешь его ни о чём. А он тебе тем не менее — отвечает.

Иногда начинает казаться, что тексты обрываются, повисают на полуслове, на неопределённой ноте — так, промелькнуло что-то, зацепилось, осело в памяти отдельными фрагментами. Но ближе к концу осознаёшь, что перед тобой всё же не сборник, не разрозненные истории, а именно книга. И все концы оборвавшихся сюжетных нитей увязываются в один крепкий узелок, сходятся в сердцевине.

Алексей Куралех

драматург (Донецк) [ «Свободная пресса», 25.12.2016]

Автор — отличный рассказчик, умеющий говорить о привычном и обыденном так, чтобы было неожиданно и интересно. Вот бабушка зашивает рубашку и щурится на иголку: стоит ли раздражаться на такую маленькую вещь или нет?! Вот новорождённого ребёнка приводят в жизнь на пуповине-поводке, и он висит на ней до поры до времени, словно космонавт, выходящий на орбиту…