Родник Олафа

– Чудное глаголешь, – молвил дед, качая головой и взглядывая на Хорта. – Мы-то люди темныя, не разумеем буквиц тех. Ежли токмо Василёк знат.

– Он и содеет, – сказал Ефрем, глядя на мальчика.

– Ну, а нам и пора, – молвил дед, вставая.

– Благодарствуем за хлеб-соль, – сказал и Хорт, допивая квас и тоже поднимаясь со своего чурбака.

11

Лодку они оставили на берегу, с собой взяли часть припасов в заплечных мешках, топор, котел, дерюгу для вежи, и Ефрем повел их через мост. Спиридон шагал сразу за ним, а Мухояр с Хортом позади. Мальчик взглядывал на спину монаха, на его большую руку, сжимающую посох, и ему было жутко представить, что вот-вот с этим лесным веселым человеком содеется. Он хотел ткнуть его в спину и обогнать, отпихнуть, заставить бежать прочь, но сразу думал о Хорте с Мухояром, о роднике… Ежели б не родник, он бы точно так и поступил… Но он уже и упреждал ведь Ефрема? Внял ли тот? Уразумел? Да как же иначе объяснить? По глазам его мальчик понял – все мних уразумел. А вот – идет, не опасаясь, что сзади ударят топором-то. И было у него время просто уйти, оставить их одних. Где бы они его искали в таком-то лесу дремучем, Оковском?

Мальчик поглядывал вокруг. Сквозь листву и еловые лапы синели очи этого великого леса. Лес Оковский следил за ними, идущими гуськом.

И когда рука Мухояра легла на плечо Спиридона, придерживая его, чтобы он пропустил деда или Хорта вперед, мальчик не выдержал, рванулся к монаху, толкнул его в спину, замычал уньцем. Тот обернулся, побледнев. Мухояр с Хортом остановились. На бледном – сквозь загар – лице Ефрема была слабая улыбка. На лбу выступил пот. Белуна здесь не было, его монах привязал, ибо пес все скалился на Хорта, дыбил шерсть на загривке, того и гляди набросится.

– Ай да ристаешь, отроче! – воскликнул Ефрем.

– Хмхых, – усмехнулся Мухояр. – То-то дявчонки Нездилины кликали клюсей. Клюся и есть…

– К истоку невтерпеж, – молвил монах.

Спиридон же скрещивал руки и мотал головой. Мухояр посмотрел на Хорта.

– Да што за трясца с тобою, малец? – прошал дед трескуче. – Али родимец хватил?

Мальчик обернулся к Хорту и глядел на него.

– А ты молви, – вдруг сказал Хорт, пошевеливая пегими бровями. – Молви! Ну?!

Все замолчали, ожидая. А вместо Спиридона подал голос из-за Днепра Белун, взвыл, залаял отчаянно.

– Ишь, воет… – пробормотал дед.

– Да вот уж и всё, – молвил Ефрем. – Пришли.

Он указал на тропу. По ней-то они и шли уже, только в одном месте надо было не потерять ее, среди кочек и звериных тропинок.

– Такожде и шагайте напрямую отсюдова, – сказал Ефрем. – Далее Днепр отойдет в сторону, а вы не сбивайтесь за ним, по лесу идите. Тропа и выведет. Сперва на гриву в бору, после густым лесом на старое пожарище, его ошую обойдите. А там одесную, через лес, лес да лес. Одесную будет едина речка, другая, третия – по ней ежели пойти, мочно скоро до речки Лосьмины дошагать, а тая и до Вазузы уведет, и в Волгу. Но вы шагайте далее. Там будет паки речка. Далее. Паки речка. Далее. И ужо пойдет болото ошуя. Громадина болото. Да тропа и далее ведет…

– Куды? – не утерпел дед.

– К самому истоку.

– Хто жа тропу-то держит?

– Аз, грешный пешец, – отвечал Ефрем.

Все снова замолчали. Хорт с Мухояром глядели на Ефрема. Он – на мальчика с улыбкой.

– И яко поглядитя, – продолжал Ефрем, – возвращайтеся, аз хлебов испеку. Отрока мочно и оставить бы.

– Ни! – отрезал дед.

– К чему тащить-то яко уньця? – прошал Ефрем.

– На том роднике язык-то он и обретет, – сказал дед. – Для-ради него и шагаем.

– Осе яко? – удивился Ефрем.

– Пошли, – сказал твердо Хорт.

И они прошли мимо Ефрема. Мальчик оглянулся, и Ефрем осенил его крестным знамением.

Некоторое время шли молча, отгоняя слепней и комаров. Как и говорил Ефрем, тропа уводила в сторону от Днепра. И они шагали лесом, переступая через корни, поваленные деревья, раздвигая ветки. Над Оковским лесом разгорался день, а здесь, под стопами могучих елей со свисающими с ветвей мхами, было свежо и даже сумеречно. Птицы и не пели вовсе. Помалкивали. Но то и дело в кронах пламенел хвост скачущей белки. Небо отсюда казалось далеким.

– Што тобе проняло-то, Василёк? – хрипло прошал дед сзади.

Спиридон шагал между Мухояром и Хортом. Хорт продолжал идти, не оглядываясь.

– Ай поблазнилося чего? – продолжал дед.

Так и шли дальше. Поднялись на гриву. Там начался могучий сосновый бор. Пахло хвоей, смолой так крепко, что дыхание перехватывало. Среди золотистых стволов мелькал пестрый дятел. Здесь было сухо, хорошо, светлым-светло. В глубине бора какой-то зверь шарахнулся, только треск и был слышен.

Бор был огромен, казалось, ввек его не перейти. Спиридон утирал пот со лба, со щек. Наконец набрели на ручей и там сели отдохнуть, напиться. Хорт и Мухояр сели, прислонившись к неохватным стволам. Мальчик умывал лицо на ручье, радуясь его прохладе и чистоте, все зачерпывал воду и хлебал.

– Гляди, сердце-то и треснет, – молвил дед. Он усмехнулся. – То и рек тот мних, зрячее и глаголющее сердце-то…

Хорт молчал, глядя ввысь.

– Што за нужда у мниха-то ходить здесь? – прошал дед, снимая шапку и поглаживая налипшие на лоб волосы.