Родник Олафа

Один, один он живый и остался. Как и тогда, на Каспле-реке для-ради чего-то… Токмо теперь он будто в кровавой купели искупался.

…Али то еще и не купель, а купель впереди?

12

Долго еще Спиридон, сын Васильев, сидел на дубу, прислушиваясь, оглядываясь, пока уставать не начал от того сидения и глядения-слушания. Руки так ослабели, что и не чуял, как держится ими. Медведь не появлялся. И Спиридон решил спуститься. На землю он повалился. Ноги его не держали. Плечо с засохшей кровью ныло. Он лежал и не мог встать. Но, отлежавшись, встал, опираясь на дуб. Оттолкнулся и пошел, покачиваясь, да все прочнее держась на ногах, увереннее. Кровь молодая по членам побежала. Он осторожно вышел на край леса, хоронясь за кустами, начал осматриваться. И сразу увидал воронов. Они сидели ближе, на Хорте. И тут же вспыхнула надежда: а дедушка живый?!

Уже не остерегаясь, Спиридон вышел в травы, посмотрел под ноги, отыскивая какую палку, но ничего не увидел, а возвращаться не хотел сейчас и пошел, размахивая руками. Вороны рвали Хорта и уже видели Спиридона, но улетать не спешили. И только когда он был совсем рядом, нехотя взлетели – да и перелетели подалее, на деда! Сердце Спиридона упало. Дед не согнал их, не пошевелился…

Спиридон глядел широко на разодранный труп Хорта, на торчащие ребра, выломанные, как коренья древа, на разорванное горло, на страшную красную бороду, исполосованное когтями гордое даже сейчас лицо с открытыми глазами… Только глаза те стали аки ледышки. Вперились в чистое смоленское небо. Вороны не успели склевать.

Спиридон прошел дальше, к деду. Вороны снова взлетели в самый последний миг – и перелетели на Хорта, большеклювые, черноглазые, иссиня-черные, крупные.

Дед был мертв. Лежал с разбитой головой и выеденным боком… И Спиридон застыл: вкруг него вились сизо-алые змеи… драные… Но уже сообразил, что из брюха его и вьются.

Ноги Спиридона ослабели, и он опустился на траву, положил голову на руки и так и сидел. Гудели слепни, жужжали мухи. Пахло уже нехорошо. Но у него не было никаких сил встать и уйти куда-то. Да и куда тут уйдешь? Что будет дальше? Где Днепр? Тропа? По ней бы он еще и вышел к тому светлому Ефрему Дымко…

Собравшись с духом, он встал, склонился над дедом. Увидел на его загорелой очервленеватой[348] шее шнурок с оберегом и вспомнил, что дед снял с него крестик. Заметил на боку, на ремешке, мешочек, потянул его, тот был крепко привязан. Пришлось чуть повернуть тело и расстегнуть ремень да и потащить. На ремне был и нож в деревянном чехле, его дед и не подумал вынимать против брата Волохатого, сына Велеса… Взял и пошел, но остановился, обернулся, постоял, глядя на тело арефинского русальца, и поклонился. Тогда уже и пошел к Хорту. В руке Хорта все также была сжата рукоять ножа. А ведь где-то и копье. Видно, Хорт не успел его схватить или не нашел сразу… Спиридон попытался разжать пальцы Хорта, но у него ничего не получилось. Хорт мертвой хваткой держал нож.

Спиридон и ему поклонился.

С ненавистью глянул на воронов, перелетевших к деду. Хорта и Мухояра надо бы схоронить, то ли закопать, то ли сжечь, как бы они того и пожелали… Но Спиридон оставил эту мысль. Копать пришлось бы топором, на это и дня не хватит. И дрова рубить долго. А тут как раз и вернется тот Волохатый, черный рыкарь с башкой-валуном, бездонными глазками и маленькими ушками.

И Спиридон осмотрел поваленную вежу. Дерюгу медведь порвал в нескольких местах, но ее можно было разрезать, на одного укрываться хватит и половины. Он так и содеял. Дедовым ножом разрезал дерюгу и свернул ее в тугую трубку, связал тонкими полосками, отрезанными от остальной части. Нашел мешок с едой, медведь ничего не тронул, и так успел выжрать человечины… Спиридона замутило. Но он справился с приступом. В мешке была крупа, сушеная рыба, соль, лепешки, напеченные Ефремом, и даже немного меду в берестяном туеске, сплетенном дедом Мухояром… Спиридон враз увидал его глаза, глядевшие из-под набрякших век, его литую бороду, рас-трескавшиеся толстые пальцы… Ведь то дед увел его с горы. А так бы и зарезали, аки клюсю… И на медведя первым вышел старик. Здесь же лежала овчинная безрукавка, вышитая узорами из птиц и трав, которую подарили Хорту в той веси Бахаря после похорон. Спиридон ее надел, хотя и было уже жарко. Но его потрясывало от нутряного хлада. Он оглядел рубаху, разодранную на правом плече. Махнул рукой.

Лук Хорта был поломан, как нарочно.

Надо было быстрее отсюда уходить.

Да!