Родник Олафа

Он медленно шел на грай гавраний, приостанавливался, вытягивал шею, принюхиваясь. Спиридон нисколько не забоялся уже. Все то, что случилось здесь, на самом верху Днепра, на этой невидимой горе, вымотало его и содеяло почти бесчувственным. Он тупо глядел на приближающегося зверя и подбирал копье. И уже видел, что то бысть не утренний зверь, который был чернее и многажды крупнее. А этот – мельче и светлее, действительно бер. У Спиридона не было ни сил, ни желания бежать к спасительному дубу. Одурев от всего, он стоял и глядел и просто ждал, что содеется далее в этой-то книге, как то вещал Ефрем Дымко. Что теперь впишет неведомая длань, какие буквицы. И к чему они будут – к его животу али к его погибели… И вот во что складывались те буквицы: д-у-н-у-л в-е-т-р и д-ы-м и ж-а-р к-о-с-т-р-о-в-н-а-н-е-с-л-о н-а б-е-р-а… И тот сразу попятился, мотнул башкой, повернул и пошел прочь, оглянулся, оскалясь, а ветер гнал ему вослед жар и дым, и медведь нехотя побежал. Забоялся огня-то… Видно, научен лесными пожарами, опалён…

Спиридон, почуяв на груди крестик свой, поднял с трудом руку, сложил два перепачканных смолой, и сажей, и кровью деда русальца Мухояра да волхва Хорта пальца и осенил себя знамением.

Да и живый ли тый бер черный после ударов Хорта? Кровь с его шубы так и сбегала в три ручья. Может, идеже и завалился в чащобе да издох. Иначе уж и вернулся бы. Бо день целый прошел, солнце уже село и наступали вечерние теплые звенящие комарьем сумерки.

Но оставаться здесь Спиридон не мог без глотка единого воды.

Тут он опомнился, что не сыскал котел. Побрел в травах, глядя туда и сюда, и увидел. Котел был смят лапой Волохатого. Мальчик сунул котел в мешок.

И, еле переставляя ноги, побрел прочь, в сторону, противную той, в которую убежал бурый медведь. Огнь уберегает, да ночь придет, и все загаснет. И пить, пить, пить охота… Уходить, надоть уходить.

И он шагал по кромке леса, с трудом дыша, горя ртом, горлом, грудью, брюхом, будто это у него в брюхе и разожгли два погребальных костра. Гавраны ожесточенно граяли. Он оглянулся. Черные птицы кружили в ослепшем небе, к которому подымались густые черно-белесые дымы. В воздухе вились длинные пряди сажи, будто кто ткал траурные ленты, и они выписывали на днепровском-то мухояре дерева и ручьи, цветы да птиц вырия для новых насельников, Хорта и Мухояра. И проводником им бысть Волохатый с черными бездонными глазами.

Часть пятая Шёлк да янтарь

1

И так начались одинокие блуждания Спиридона из Вержавска в дебрях Оковского леса.

В тот вечер он и не сумел далеко уйти от места прежней стоянки, ноги уже не слушались, и наступала ночь, душная, комариная. Изнемогая от жажды, он зашел в лес и под елью устроил маленькую вежу. Пожевал свежих отростков на еловых лапах, они были кислые и хоть немного утоляли жажду. Водой надо было сбить со следа Волохатого, еже тот живый. Но Спиридон просто рухнул на срубленные еловые лапы и тут же уснул. И будь что будет. А проснулся глубокой ночью от бурления и грозы. Но то было не бурление небес и еще не гроза. А еловые отростки содеяли свое, и он едва успел выскочить из вежи, метнуться в сторону да спустить порты.

А лес Оковский, огромный и черный, уже глухо гудел под ветром. Ветер дул все сильнее, и то там то тут раздавался треск, а то и удар рухнувшего дерева. Спиридон забрался в вежу, накрылся рваной частью дерюжины. На нем была и овчинная безрукавка Хорта. И только лег, как сразу и забылся.

А в себя пришел от грома уже небесного. Но еще не хлынул дождь. И он успел снова выскочить из вежи и справить нужду. А как залез назад, дождь и ударил. Дерева поскрипывали и качались, сыпались мелкие веточки, шишки. И Спиридон начал было молиться о прекращении грозы, да тут же сообразил, что то благо, благо лепшее для него, и следы смоет с трав, и наполнит котел. И он выставил котел под дождь, правда, для этого пришлось обойти вежу, стоявшую под густыми лапами ели, и оставить котел на открытом месте. Да еще и постоял, открыв рот и ловя капли. Но тут же спохватился, что намокнет. И тогда скинул всю одёжу, сунул ее под дерюгу, а сам снова вышел на открытое место и так и стоял под хлеставшим дождем, разинув рот. Ливень был теплый, хотя и страшный. Макушки деревьев озаряли молнии. И в этих всплесках чего только не видел Спиридон! И разинутую пасть Волохатого, и стада оленей, куда-то бегущих, и толпы людей, несущих на костер носилки с Хортом и дедом, и стены неведомых городов, и плещущее яркое море с ладьями. А гром ревел аки бер. И молнии иной раз его клыками и чудились.