Родник Олафа

– Не? А чиво?.. Ён же, Перун, сильно серчает за порушенную рощу на нашей горе. Прошлый червень[283] истобку Мухояра попалил. Старика-русальца. И жёнку яво бревном зашибло, как она кинулася в горящую одрину за одёжей ли, али ишшо за чем. А убрус тот Мухояр вынес все же. И тада сюды и ушел, за Волчий ручей. Под Дубом Крючным и живет в землянке. Сказывают, винит кудесника в послаблении… вам, хрестьянам. А у нас в веси ни единого и нету. Это в тым Арефине иные и навесили хрест-стерво. А у нас – ни-ни.

Они шли медленнее и медленнее, навстречу грозе-то и не шлось.

– А ведаешь, ради чиво деда Улея Мухояром прозвали? – вдруг вопросила Гостена.

Сычонок мотнул головой.

– У ниво сыне, егда ишшо живый бысть, свез мед да воск на торг, оне бортники, да и привез со Смоленску тый мухояр[284]. Убрус матке. Батька сперва чуть не прибил яво за то, да после глянул: а на мухояре зело все исхытрено, сад вышит золотом, с цветами и птахами, и то – вырий[285]. И ён стал беречь мухояр тот, аки зеницу ока, бабе своей Дарье ни разу надеть не дозволил. В сундуке хранил. А на какой праздник на стене вывешивал, и к нему ходили зреть тот вырий. За то и прозвали Мухояром. Ну а как зашибло Дарью-то и бабы ее обрядили в свои рубахи и поневы для похорон, и в убрус, старик дал им тот мухояр, дабы оне ей повязали… А лепше он живой-то повязал бы, – заметила со вздохом Гостена. – А ишшо Мухояр Улей – дублий русалец. Завсегда на русальи дни всем заправляет. У ниво и Хорт тада в служках.

Гроза грохотала все ближе. А лес кругом стоял обмерший. Тучей вились комары. По лицам Сычонка и Гостены плыл пот, рубахи на них под мышками подмокли и сзади, на лопатках.

Гостена улыбалась, отирая лицо.

– Сказывают, мухояровой убрус заморский, со восточной стороны. Аки и тот Арефа бысть. Срацин. Давным-давно со Днепра прибрел побитый. Сбёг со ладьи купеческой, можа и зарезал кого. И стал тута жити. Бысть мудёр и знахарь велий. Яблони да вишни насадил около истобок. Сады. Сыскал таковые травы, иже и нихто не ведал. Раны якие заживлял. Зерно молоть не руками, а водой, – на Городце запруду сгородили, колесо построили. И вода крутит жернова. Чрез него и горы наши сыце прозвали. И будто Дарья та, жёнка Мухоярова, – унучка ево. Срацинка, выходит. – Она взглянула весело на Сычонка. – А ти мнил, тута дебрь якая? Вепри да козы дивии?

Дебрь не дебрь, а только Сычонок и стремился сюда, ему хотелось в горы Арефинские больше даже, чем в Смоленск!

И рассказанное девочкой обрадовало его.

Тут подул по затихшему лесу ветерок, потянул сильнее, деревья заволновались, заметались. Они оглянулись и увидели, как из-за Городца катится белесое, какое-то бешеное бревно-облако, длинное, толстое, а впереди него летит птица, отчаянно машет крылами, – козодой, обычно скрытный, неприметный.

– Ой, мамочки, – пробормотала Гостена. – Едет, едет божище с перыщем, стучит колесищем! Чур мя, чур! – Она глянула на Сычонка и потребовала, изогнув брови: – А ну брось палки, не гневи Перуна с палицей!

Сычонок и уронил палки.

– Едет, едет божище с перыщем, стучит, стучит колесищем, – снова бормотала Гостена. – Чур мя, чур!

И как будто в ответ ей из-за речки полыхнуло в полнеба, так что лицо девочки стало белым. Сычонок моргнул. Гостена зажмурилась. И следом во все стороны раскатились, видать, железные колеса Перуновой телеги, грохоча по небесным каменьям.

Гостена распахнула глаза, как гром смолк, и крикнула Сычонку:

– А ну сымай хрест-стерво!

Сычонок отвернулся. Облако-бревно уже докатилось до их берега. Ветер бил по кронам, и дерева раскачивались, потрескивая своими костями. Снова блеснула жутко-радостно молонья, а за нею и порушились небесные валуны. Сычонок и Гостена аж присели, прикрываясь руками.

Гостена и про крестик Сычонка забыла. И тут налетели первые капли. По поляне пронесся молодой лось, не обращая внимания на людей. И дождь хлынул. Снова молния сверкнула – и лезвие страха полоснуло по животам девочки и мальчика. Загрохотало. Ливень хлестал кроны деревьев, плечи и головы, спины Сычонка и Гостены. Они куда-то бежали прочь. Но разве от такой грозы уйдешь? С оглушительным треском повалилась перед ними старая осина. И девочка завизжала. Они обежали поваленное древо и устремились дальше. А куда?

7

Листва лесная так плескалась и шумела, будто они в море попали, хоть оба моря того и не ведали, а рассказы слыхали. Ветви трещали.

И вдруг Гостена указала на кривой черный дуб.

– Крючный Дуб! – захлебываясь ливнем, прокликала она.

И побежала туда. Мальчик за ней. А молоньи, как тяжкие мечи ломаные, вонзались в землю и справа, и слева, и позади. И земля гудела, стонала как живая. А живой она и бысть.

Перед Дубом девочка свернула направо. И скоро они увидали крышу землянки, спуск к темной двери. Перед дверью под навесом сидел серый кот. Он глядел круглыми желтыми глазами. И как Гостена спустилась к двери, встал, выгнул спину и зашипел густо, злобно.