Родник Олафа

Вдруг слева раздался все тот же ясный свист. Олень? Свист повторился. А ему отозвался вой. Мальчик поколебался, куда идти, на свист али на вой, но, памятуя наказ деда, двинулся на вой. Вой доносился откуда-то из перелеска на взгорке над луговиной, туда Сычонок и направился. Подойдя ближе, уже по грудь вымокнув в росе, остановился и прислушался. Но вой повторился в другом месте, много правее, ближе к лесу. Мальчик, недоумевая, побрел туда по хрустким травам, как по странным волнам застывающим. На него молча светили звезды. Поблизости побулькивала перепелка. Замолчала.

Он вошел в лес еловый, постоял на краю. И увидел в глубине огонек. Дед Мухояр светит? Запалил лучинку? Мальчик вытянул губы и просвистел сычом. Дед не отзывался. Мальчик пошел на огонек. Но тот исчез. Что такое? Неужто поблазнилось? Мальчик озирался. Еще прошел по лесу, треща валежником… и заблудился. Не мог сообразить, откуда пришел и куда ему идти. А вой не повторялся. Мальчик сам подавал сигналы: свистал сычом направо и налево. Но никто ему не откликался. Долго он продирался по лесу, все чая вырваться на луговину, к Днепру, и наконец вдруг вышел на опушку с соснами, устало сел на хвою. Донимали комары. И брюхо пусто урчало. Он здорово устал. Злился на Мухояра. Что же тот не туда его призвал? Или то и не Мухояр бысть? Куда же теперь идти? Передохнув, он встал и двинулся по луговине, озираясь, но ничего не узнавал. Посреди луговины громоздился какой-то сухостойный лесок, ветки мертвых дерев топорщились во все стороны под звездами.

Как вдруг среди кустов появились два слабо светящихся пятна. Мальчик замер, вглядываясь. Да нет, то были просветы, а не пятна света. Он двинулся дальше, но и пятна стронулись за ним. Мальчик остановился. И пятна затаились. Они стояли и смотрели друг на друга. Да что такое?! Мальчик хотел вспомнить молитву Спиридона Тримифунтского или Бориса и Глеба, но внезапно услышал тихие голоса:

– Зри, зри…

– Виж-шу, виж-шу…

– Столпом притворятца…

– Коновяз-зию…

Мальчик отпрянул и поспешил прочь, прочь, оглядываясь, а те пятна тоже заспешили, и он тогда побежал по мокрому лугу, сбежал в низину, большую воронку, и упал, затаился.

Было тихо. Наконец он решился поднять голову и оглядеться – и сразу увидел те белесые, слабо светящиеся пятна размером с солнце или луну. И они тихо засмеялись, зашептались.

– Деду пожидает.

– Ласкосердий[314].

– Немко.

– Лишеник… пошел! Пошел!

И мальчик подхватился и кинулся прочь. Неожиданно он выбежал к Днепру. Мгновенье стоял, озираясь, отдуваясь, но те нагоняли, быстро перемещаясь по лугу, и он кинулся в воду, поплыл, да тут же нащупал дно и пошел. Надо было уйти на другой берег, почему-то мнилось, что там эти его не достанут. Оступился и погрузился с головой, но тут же встал, откашливаясь. Двинулся дальше. Вода доходила до подбородка. Вот-вот он готов был поплыть… Но чудно! Вода уже достигала только до плеч… до груди… И так и перешел Днепр! Ай да Сычонок! Ай да Спиридон, сын Васильев! Как такое сотворилось? Днепр перебресть!

И о том еще споет Ермила Луч в тереме княжеском, как докатятся волны из-под его перстов сюда, на Днепр, как налетят его зрячие персты птицами, и то всем станет видно: вот бредет мальчик через Днепр ночной, и звезды тихими кринами вокруг колышутся. А в лугах рыщет волк, в лесу дед пробирается. И далёко Днепр течет, Днепр-Словутич. Ай да гораздая река. В далях глубоких, во временах незапамятных начинается. И в будущее да ниспадает, течет. Но отрок лаптями ту реку и перемерил. Да на берегу в траву и пал, совсем в нем сил и не осталося.

А на рассвете вновь послышал вой. И бысть тот вой трехкратным. Мальчик вверх по течению по берегу взошел и остановился напротив того воя. А как позвать? Туманом затянуло Днепр. Пробовал свистать – охрип, не получается. А волк или Мухояр пождал-пождал, да снова три раза повыл. И никто ему не откликается.

Не хотелось Спиридону в ранний Днепр лезть, а полез, да сразу глубь его и обняла, течение повлекло, хоть и не быстрое, но властное. А сил у него уже и не было, и он снова к берегу прибился, гадая, как же ему повезло Днепр-то перейти в другом месте? И выбрался он на берег, подобрал палку да о дерево и постучал, боясь, правда, что дед его за лелеку и примет. И дед не сразу уразумел, что стук-то осмысленный, а не птичий какой. Но взял в толк, стянул лодку и переплыл Днепр.

3

Как ему мог поведать мальчик обо всем? Дед прошал, да Спиридон лишь кивал, качал головой, пожимал плечами, трусился весь посинелый, измученный. Даже и говорливый не сразу сумел бы объяснить, что с ним такое свершалося ночью, а уж немко – и подавно.

– Лады, нам тары-бары неча разводить туды-сюды, – пробормотал дед. – Уносить голову отсюдова надобно.