Роман без названия. Том 2

Было это одно из самых неожиданных посещений и очень испугало достойную судейшу, не знающую, как принимать гостя с титулом, и пытающуюся всякое домашнее богатство отнести в первый покой для почтения такого достойного пана. Гневалась даже немного на пана Адама, что не предупредил её, чтобы могла немного приготовиться. А так как пан носил весьма известное имя, а некогда сенаторское, узнав, что приехал специально познакомиться со Станиславом, удивилась, расчувствовалась, и эта санкция в её собственных глазах подняла ребёнка.

Дилетант был свободный, милый, вежливый, как все хорошо воспитанные люди, у которых, если бы внутренние качества отвечало внешности, ни с кем на свете не было бы легче и свободней, чем с ними. Рядом с ним пан Адам со своей аристократической напыщенностью, гордостью и вынужденной вежливой сладостью, которая больше отталкивала, чем притягивала, казался угрюмым и неотёсанным.

Сразу послали на двор за Станиславом, а дилетант, желая понравиться, как некогда пан Адам, в Красноброде, начал восхвалять всё, что только попадалось. Места были прекрасные, деревья – препышные, что-то деревенское… среди отколотых бокалов на серванте оказались даже старые несравненные саксонцы и севры! Если бы мог, хвалил бы тревики пани судейши домашней работы и красные ручки хозяйских дочек… в таком был романтическом расположении. Он нашёл, что Мания дивно напоминала какую-то испанскую герцогиню, которую видел в Париже, а младшая – графиню H. Н. Каждую минуту новое восхищение! Эта иллюстрация на стене, это что-то на полке… эта сельская тишина, эта жизнь на лоне природы, эта старошляхетская физиогномия усадьбы восхищали его.

Когда весь зарумянившийся от поспешности, с какой прибежал, Станислав в своей каждодневной простой одежде переступил порог, дилетант бросился к нему с такой преувеличенной вежливостью и комплиментами, что пан Адам, несмотря на уважение к нему, аж содрогнулся, а мать хорошо расплакалась.

– Как же я счастлив, – воскликнул он, – что знакомлюсь с одной из прекрасных звёзд нашей литературной плеяды. Я столько ценю ваши сочинения, что, будучи случайно в этих сторонах, я горячо пожелал познакомиться с их автором. Ваш кузен засвидетельствует, какую мне радость принесла одна надежда пожать руку нашему любимому поэту.

Нельзя было на этот красивый слоган отвечать иначе, как вежливостью, благодарностью, впрочем, Стась так мало узнал в жизни поощрения и сочувствия, что малейшую жертву этого вида принимал за неоценимый дар; забилось его сердце, тепло разлилось по его душе!

Начался разговор о литературе, а дилетант столько в нём показал остроумия, столькими блеснул полезными замечаниями, столько сделал глубоких комментариев, которые купил готовыми в золотых обложках какого-то revue, что Станислав, весь им пронизанный, признал его гением, и, принимая всерьёз его запал к литературе, расчувствовался, думая, какое в нём приобрёл сокровище и поддержку.

Литератор снизился почти до дружеских отношений с Шарским, рассказал ему все планы своих сочинений, признался в идеях, стремлениях, форме, при каждой главе разговора высыпал всю свою иностранную эрудицию, ловко применимую к месту и времени, словом, сделался в глазах деревенского жителя гигантом. Но также поднялась от этого стоимость пожатия его руки, и участие, оказанное Станиславу, набрало новую цену Все в доме были восхищены этим паном, таким милым, популярным, таким сердечным, таким сильно учёным и остроумным. Только пан Адам, чуждый литературе, вовсе не находил в этом вкуса, и так как вынужден был молчать, ходил кислый по углам и из вежливости не желая прекословить, пожимал только плечами.

При отъезде, по старинке, целуя старушке руку, пан сказал эти памятные для неё слова:

– Благодарю вас за великолепную минуту, которую я провёл в вашем доме, и поздравляю себя, что узнал такого знаменитого человека, как ваш сын, но вместе, пани, позвольте мне от имени всех просить, чтобы его дома и при деревенской работе не удерживали. Найдутся сто, что его в этом смогут выручить, а никто не заменит в нашей литературе, которой он есть надеждой и украшением.

Судейша уже в третий или четвёртый раз, кланяясь неизмерно низко, только платком отвечала дилетанту, так расчувствовалась; но то, что он ей поведал, хорошо сохранила в памяти.

Это была только пустая вежливость, потому что Станислав во время всего этого посещения не мог вовсе дать узнать себя и оценить, поскольку говорил только один гость; а если бы Шарский и мог втиснуть туда что-нибудь своего, такой был несмелый, так его прибивало это остроумие и знание, превосходно подвешанные и покрытые светящимися бляшками, что не мог открыть рта. Говорил только один пан, а слушателя хвалил за то, пожалуй, что отвечал ему улыбкой и кивком головы, не смея прерывать.

Выехав за ворота, дилетант сказал пану Адаму: