Роман без названия. Том 2

– Что за поистине старошляхетская усадьба! Как это там могло родиться? Воспитаться? Человек, видно, домашний, неопытный, несмелый… Я считал его гением; однако сегодня мне кажется, что гений был бы более живой, более эксцентричный, более смелый… но всегда великий талант.

Таково было суждение знатока, из которого об уши пана Адама отбились главным образом слова отрицания, а в голове его осталось утешительное впечатление, что Станислав, благодарение Богу, не обещал ничего гениального. Боялся сначала этого превосходства, но его это успокоило.

Это памятное посещение в истории Красноброда было бы для него эпохой, ничем не связывающейся с живыми его делами, и только приятным воспоминанием, если бы последние слова гостя, сказанные при прощании, не застряли глубоко в сердце и в голове пани судейши и не послужили ей вскоре инструментом для проектируемой разлуки со Станиславом.

Младший брат его, Едрус, как раз окончил школу, а так как к университету не имел никакой охоты, потому что прежде всего любил коней и стрельбу, а науки глотал, как горькие пилюли, которые нужно было использовать, чтобы избавили от болезни, сразу после возвращения он взялся за хозяйство, помогая брату. Судейша, женщина практичная, заметила, что Едрус гораздо лучше сумеет заменить отца, чем Станислав, но как тут было ему скзазать, что в нём уже не нуждаются, что может быть помехой?

Тем временем неприятности шли за неприятностями, а женщина грызлась от нашёптываний людей, всё приписывая старшему сыну. Счастьем, вовремя как-то пришли ей на ум слова того пророка, того дилетанта, и, начав их усердно разбирать, напала на тропу, как нужно было поступить.

Вскоре подвернулось обстаятельство поговорить. Было это как-то в пору сенокоса, а по той причине, что часто шли дожди, тяжело было собирать его в стога, мучились этим неизмерно. Станислав сам ездил, ходил, стоял, внимательно присматривая за работниками. На покосах, на валах, больших и малых копнах просушенного сена было уже на несколько стогов и на половину хранилища, а наконец наступил прекрасный день, когда всей силой деревня взялась за складывание. До трёх часов пополудню заставили хранилище и уже только должны были ставить стога, когда холопы, которым до сих пор не хватило времени для сбора своего сена, а на нём всё будущее их скота лежало, прибежали толпой от возов к Станиславу:

– Эй, паненку, дорогой! Отпусти нас сегодня только. Солнышко заходит к хорошей погоде, вы сено своё ещё сделаете, дождики уже вылились, а наши копны две недели киснут, а на них вся наша зима. Послезавтра воскресенье, смилуйся, отпусти. Господь Бог тебя за это наградит!

– Но стога? – спросил удручённый хозяин.

– Завтра сложим их сами, увидите! Мало что осталось, у нас опилок под крышей нет ещё! Эй! Сделай это для большинства.

И как начали кланяться с шапками и просить, и за колени обнимать, и руки целовать; Стась, который имел для людей доброе сердце, согласился на всё, чего хотели, и, взяв коня, галопом помчался к усадьбе. Это его покорность людям переполнила меру, гуменный глазам своим не верил, эконом летел к усадьбе, пожимая плечами, все шептались, рассказывали друг другу об этой особеннейшей поблажке, удивлялись, бормотали, советовались, а Едрус, узнав, прямо пошёл сам к матери.

– Я Стася, конечно, люблю, – сказал он судейше, – и как отца, и как брата, но как он тут дольше похозяйничает, то мы без хлеба будем, год сырой, вся надежда на продажу сена, а он нас губит, вот что вытворяет с холопами.

Мать молчала, но закусила уста. К несчастью, назавтра, несмотря на то, что солнце, казалось, заходит за леса к ясной погоде, полил дождь на сено и так его в три дня сгноила, что стога эти пропали, едва были в состоянии сгодиться на подстил. Стаею в уме семьи это нанесло окончательный удар, и мать собралась с ним решительно поговорить, но не желая его беспокоить, решила бедняге озолотить его пилюлю.

Поэтому в воскресенье вечером, когда ещё это сено мокло в копнах, которые уже дождь аж вбил в землю, позвала Стася в свой покой, заваленный мотками, пряжей, штуками полотна и хозяйскими принадлежностями.

Нелегко ей далось сбросить с сердца эту тяжесть, но подумала, что судьба всей семьи зависит от её решения, и набралась отвагу.

– Сердце моё, – сказала она сыну, садясь при нём и беря его за руку, – мы все умеем быть тебе благодарными за то, что для нас делаешь, посвящая нам своё такое дорогое время; но хорошо это было, пока мы без того обойтись не могли. Время, чтобы и ты о себе подумал. Ты слышал, что говорил нам тот гость, который всё-таки знает, что тебя для этого использовать не годится, потому что твоё время и работа больше стоят, чем это жалкое хозяйство, нужно, чтобы ты наконец вернулся к прежнему режиму жизни.

Стась глядел на мать, которая зарумянилась, бедняжка, чувствуя, что немного лгала из материнской любви, и смешалась.

– Дорогая матушка, – сказал он, – я уже привык к деревне, а не много на что пригожусь где-нибудь в другом месте.