Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный.

– Ради Бога, госпожа, устройте так, чтобы я смог с вами свидеться нынче ночью. Давно уже я был лишен этого счастья.

– Друг мой, я жажду этого сильнее вас: пойдемте навестим сенешаля, и я покажу вам, как вы можете этой ночью прийти ко мне. Видите вон ту полуразрушенную стену? Она окружает обширный сад, откуда можно пробраться в мою опочивальню.

За этой беседой они дошли до ложа, где располагался Кэй. Когда ему бывало плохо, королеве из ее спальни были слышны его стоны. Теперь же он беседовал с Бодемагусом. Гвиневра сделала знак Ланселоту и указала ему окно, к которому надо подойти. Побыв немного подле Кэя, король вышел вместе с Ланселотом, которому не терпелось, чтобы ночь укрыла землю.

Наконец, она наступила: он лег пораньше, жалуясь на нездоровье. Улучив время, он встал, тихо вышел из покоя, отведенного ему королем, перелез через старую садовую стену и добрался до окна, где ждала его королева. Он протянул руки сквозь решетку, он прикоснулся к рукам королевы, и чувства их слились воедино.

– Госпожа, – сказал Ланселот, – если бы я сумел проникнуть к вам, вы бы не возражали?

– Э, милый мой, а как?

– Все просто, если вы не против.

– А вы могли в этом усомниться?

– Тогда я войду; нет такого железа, которое бы меня остановило.

– Подождите хотя бы, пока я отойду; надо же иметь в виду, что может войти сенешаль, если шум его разбудит.

Ланселот потянул на себя прутья, согнул их и вынул из гнезд; затем он забрался в опочивальню. Ночь была непроглядна, ведь первым делом королева погасила горящую свечу. Но они слышали вздохи и стоны, которые на миг насторожили Ланселота. Это был сенешаль, чьи раны снова открылись, как часто бывало по ночам. Когда Ланселот взошел на ложе, он ощутил на своих ладонях влагу: он поранился о заусеницы прутьев; но, как и королева, он подумал, что это всего лишь капли пота. Велика была их радость этой ночью, сладостны объятия, нежны ласки. Незадолго до рассвета счастливый возлюбленный вышел через то же окно и приладил прутья так же, как они были. Затем, препоручив себя Богу, королева вернулась на свое ложе так неслышно, что никто бы не догадался, как она провела последние часы.

CVI

Наутро Мелеаган по своему обыкновению пришел навестить королеву. Она спала. Он увидел простыни, замаранные кровью, удивился и, перейдя к постели сенешаля, обнаружил, что и те окровавлены тоже. Он тут же вернулся, чтобы разбудить королеву.

– Э, госпожа! – сказал он, – вот так новости!

– Что такое? – воскликнула она.

– Видите кровь, запятнавшую ваше ложе? Теперь пойдите посмотрите на ту, что запятнала ложе Кэя. Мой отец ревностно берег вас от меня, но от сенешаля он вас так не уберег. Может ли такая дама, какой прослыли вы, быть настолько неверна, чтобы опозорить благороднейшего из мужей с худшим из рыцарей, и это ли не великая досада – видеть, что мне предпочли Кэя? Ей-богу, я достоин большего, чем он, ведь это я вас у него отвоевал. Уж лучше бы это был Ланселот, он столько выстрадал ради вас; но Ланселот, как и я, получил от своих услуг немного проку; ибо на женщину полагаться можно не более, чем на дьявола.

Королева выслушала его без видимого волнения.

– Любезный сир, – сказала она, наконец, – вы можете говорить, что вам угодно; но кровь, замаравшая мою постель, не принадлежит Кэю. Очевидно, она текла у меня из носа: это со мною случалось не раз.

– Отговорки ваши бесполезны; посмотрите, как запятнаны все ваши простыни. Но не думайте от меня увильнуть. Клянусь моей душой! Вы поплатитесь за столь позорный поступок.

Кэй слышал все и метался в своей постели, как одержимый.

– Мелеаган, – воскликнул он, – вы лжете: я никогда не покушался на честь моей госпожи королевы или моего сеньора короля Артура. Я готов отстаивать это в придворном суде или на поединке.

Между тем Мелеаган послал уведомить своего отца, а он поднялся и разбудил Ланселота. Тот заметил, наконец, что поранил руки об окно; он позаботился вымыть их как следует, а после оба вошли в опочивальню.

– Смотрите, сир король, – сказал Мелеаган, показывая кровь, пролитую на оба ложа. – Прошу нас рассудить, – добавил он. – Я завоевал эту даму в смертельном бою и застал ее с негодным рыцарем, который не смог ее защитить.

– Ах, госпожа! – сказал король, – возможно ли, чтобы вы до того забыли вашу честь?

– Сир король, не верьте этому. Да покинет меня Бог, если сенешалю когда-либо перепала от меня даже самая малость! Ланселот, я к вам взываю; разве могли меня хоть единожды заподозрить в такой провинности?

– Госпожа, Бог вам заступник. Нет, мессир Кэй никогда не питал столь преступного замысла, и я не знаю на свете ни одного рыцаря, кто бы осмелился это утверждать против меня.

– Если кто-то не убоится лжесвидетельства, став на ее защиту, – возразил Мелеаган, – я вполне осмелюсь выступить против него.

– Как! – воскликнул Ланселот, – вы уже оправились от своих ран? Я-то думал, что одной пробы было довольно. Так идите, вооружайтесь; раз уж больше некому, я сумею заставить вас пожалеть, что вы тем самым посягнули на честь самой благоразумной дамы на свете.

CVII