Ромовый дневник

Позавтракали мы, сидя за столом у окна, потом пили кофе и просматривали газеты. То утро было единственным на моей памяти, когда я испытывал умиротворение в своем новом жилище, и от этой мысли стало не по себе, потому что переехал-то я сюда именно за этим. Я улегся на диван, слушал радио и курил, пока Шено мыла посуду. Из окна тянул свежий бриз, и, выглянув наружу, я до самого горизонта мог видеть красные черепичные крыши, перемежавшиеся кронами деревьев.

Шено опять щеголяла в моей рубашке, и я понаблюдал за тем, как трепещет и подпрыгивает подол над ее ягодицами, когда она ходит по кухне. Через некоторое время я слез с кровати, подкрался к ней и, приподняв рубашку, в обе ладони взял ее крепенький огузок. Она взвизгнула, вихрем обернулась – и прильнула ко мне, заливаясь смехом. Я ее обнял и игриво натянул подол рубашки поверх ее головы. Мы стояли покачиваясь, а потом я подхватил ее на руки и перенес в постель, где мы неспешно и со вкусом занялись любовью.

Я вышел из дому задолго до полудня, однако солнце уже палило так, словно день был в самом разгаре. Ведя машину вдоль пляжа, я вспомнил, какими чудесными казались мне утренние часы, когда я только-только появился в Сан-Хуане. Есть что-то свежее и хрусткое в раннем карибском утре; предвкушение какого-то события, которое вот-вот должно произойти – чуть дальше по улице или сразу за поворотом… Всякий раз, оглядываясь назад на эти месяцы и пытаясь отделить славное времечко от гнусного, я думаю о поручениях, которые мне давали на утро, когда я брал у Салы машину и с ревом несся по бульвару, усаженному раскидистыми деревьями. Я вспоминаю, как дрожал подо мной крошечный «фиат» и как ударяло в лицо жаркое солнце, когда я выскакивал из тени на залитый солнцем участок дороги; я вспоминаю белизну моей сорочки и шелест шелкового галстука, трепещущего на ветру возле головы; охотно проседающую под ногой педаль газа и резкий рывок по встречке, когда мне хотелось обогнать какой-нибудь грузовик и успеть вписаться в сигнал светофора…

А потом опять вывернуть на бульвар с пальмами, вдарить по тормозам – чтоб до визга покрышек; откинуть солнечный козырек с присобаченным пропуском «Пресса» и оставить машину под ближайшим знаком «Парковка запрещена». Ворваться в вестибюль, на ходу натягивая пиджак от черного, с иголочки, костюма и, помахивая камерой, нахально глазеть на смазливую секретаршу, пока она звонит боссу, чтобы проверить нашу договоренность насчет интервью. Затем плавная поездка в мягко подрагивающем лифте куда-то на верхний этаж, к роскошному кабинету… широкая улыбка, расшаркивания, высокопарная беседа, черный кофе из серебряного кофейника… несколько поспешных снимков на балконе… белоснежные зубы, твердое рукопожатие… вновь лифт – и пулей дальше.

По дороге в редакцию, с набитым записями карманом, я останавливался у какого-нибудь пляжного ресторанчика, заказывал клубный сандвич с бутылкой пива, усаживался в тени и читал газеты, задумываясь над сумасшествием новостей… или просто откидывался на спинку стула, с вожделением поглядывая на соски под цветастыми купальниками и прикидывая, сколько из них мне светит собрать в свою коллекцию за эту неделю…

Вот такими были славные утренние часы, когда солнце светило жарко, а воздух бодрил и много чего обещал, когда казалось, что вот-вот в мои руки попадет Настоящее Дело: надо лишь чуточку ускориться, и тогда ты сможешь перехватить эту яркую и неуловимую вещь, что всегда опережает тебя на шаг.

А потом наступал полдень, и утро блекло, усыхало, скукоживалось подобно утраченной мечте. Градом лил пот – вот уж пытка из пыток! – а день был забит мертвыми останками всех этих желанных, но не состоявшихся вещей, которые не выносили жары. Когда солнце напрочь выжигало иллюзии, я мог видеть это место таким, как оно есть – дешевым, угрюмым и крикливо-показным… ничего хорошего от него ждать не приходилось.

Порой на закате, когда тянет расслабиться и не думать про всеобщее загнивание, Бог-старьевщик набирал пригоршню увядших утренних надежд и развешивал их так, что ты только руками разводил: видит око, да зуб неймет; они висели на ветру, позвякивая, как хрустальные колокольчики, и напоминали тебе о той вещи, которая так тебе и не далась – и не дастся никогда. Тут хоть на стенку лезь; единственный способ обуздать эту муку состоял в том, что надо сидеть в баре до заката и ромом вымывать призраков из собственной души. А зачастую было куда проще вообще не ждать, так что заливка за воротник начиналась в полдень. Впрочем, как помнится, это мало чем помогало, разве что иногда день заканчивался чуть быстрее…