Россия – Грузия после империи

Мы, формировавшиеся в социалистической системе, возможно, до конца не представляем степени нашей тогдашней несвободы, и оценки западных славистов иногда представляются нам излишне нелицеприятными и категоричными. С другой стороны, западные ученые, как бы профессионально и глубоко они ни владели материалом, не могут знать всего комплекса деталей и нюансов, которые составляли природу нашей деятельности (это не критика, а определение граней необходимого диалога, я не критикую западных славистов, напротив, мы благодарны им за интерес к нашим проблемам). Реальная картина может быть представлена в синтезе знания и опыта ученых разных стран, в синтезе методологических подходов. Мы исходим из того положения, что рассматривать весь процесс литературоведения поляризованно, считая, что в СССР были либо официальные идеологи, либо диссиденты, непродуктивно. Между этими полюсами и функционировал живой процесс. Мы считаем, что необходимо учитывать личностный фактор, рассмотреть, как удавалось ученым не просто выжить при тотальном идеологическом давлении, не принимать чаще всего губительную позицию оппозиционера и при этом создать фундаментальные труды, не учитывать которые нельзя и сегодня. Для диалога славистов разных стран, в частности грузинских и западных славистов, и представляется важным взаимный опыт (здесь имеются в виду совсем не республики, а именно современный диалог ученых, который, в частности, состоялся в процессе работы конференции с Рурским университетом (Бохум) в сентябре 2015 г. Подобный опыт представляется необходимым).

В 1970-х гг., как известно, уже не было откровенных репрессий интеллигенции, они касались явных диссидентов. В Грузии положение было в определенном смысле особым. Уже почти не было идейно одержимых партийных идеологов, которые искренне верили в построение коммунизма. Тем не менее цензура бдила, но среди тех ученых, с которыми мне довелось работать, и это касается не только грузинских, но и петербургских, и московских, большая их часть настолько ощущала границы дозволенного, что цензуре мало оставалось для вычеркивания. Возникли некие правила игры. Это не означало, что давления не было. Но в Грузии в отделе идеологии ЦК партии помимо собственно чиновников оказывались и ученые, в частности блестящие специалисты по классической филологии профессора Александр Алексидзе, Рисмаг Гордезиани, Роман Миминошвили. Можно сказать, что ЦК компартии Грузии был «населен» профессорами античной литературы. Во-первых, античная школа в Грузии была очень сильной, в нее уходили яркие таланты, и, хотя Античность не предполагала прямой связи с партийными установками, так уж сложилось. В Грузии, которая еще в античные времена была связана с древнегреческим и византийским миром, возникла традиция изучения Античности. Еще в ЦК работал, к примеру, писатель-фантаст Владимир Осинский, журналисты Деви Путкарадзе, Габриэл Намтелашвили и др. Они прекрасно знали правила игры, как и те ученые, которые могли быть рядовыми членами партии, но не идеологами. Возникла целая система реверансов с блестяще разработанным эзоповым языком.

Об иносказании написано немало, мне вспомнился пример из тонкого интервью Андрея Битова с писателем Олегом Васильевичем Волковым, который почти три десятка лет провел в советских лагерях и ссылке.

…Все-таки застой стимулировал форму.

– Иносказание…

– Скажем так. Но на нескольких страницах о собачках, где ни слова нельзя было сказать ни о Сталине, ни об арестах, ни о лагерях, вам удалось сообщить необыкновенно много. Перечисляя «любимцев», начиная с Банзая, вы приходите вскоре к необыкновенно изящной мимоцензурной фразе, что-то вроде: «Но в двадцать седьмом году мои охоты вынужденно прекратились, и в течение тридцати лет я не имел возможности заводить собак» (Битов, 1990, 227).