Россия – Грузия после империи

Эта увлекательная болтовня повествователя достигает уровня поэтики каламбура и устной шутки. Ошибочно было бы упрекать Бурчуладзе в плоской вторичности. Его вторичность не только сознательна (ср.: Алеева, 2011, 185; Данилкин, 2011), она утрирована. То, что Бурчуладзе предлагает своему читателю, – это – просим прощения за апроприацию приема удвоения – своего рода концептуализм концептуализма. Последовательным образом интертекстуальная игра «в Пелевина» не стремится ни к убедительному подражанию, ни к творческой ревизии (revision) в понимании Хэролда Блума (1973), а к fake-Пелевину: Бурчуладзе отсылает не более чем к поверхности пелевинских текстов, в то время как его метафизические намеки или пропускаются, или превращаются в вялую, бездуховную гематрию с датой войны 08/08/08, в которой «08 – символ секса», и получается, что «сама война имитация секса, или наоборот секс имитация войны» (А 171). Если мы еще не поняли все сами, то сразу после видоизмененного логотипа Луи Витона с подписью «Luxury Vodka» читаем метапоэтическое высказывание: «Не знаю, сам он [Карлос] придумал или за кем-то повторил» (А 143). Ну конечно повторил, за Пелевиным и Бодрийяром! Но почему это все-таки интересно с точки зрения теории?

Антимимезис и победа постмодернизма

Потому что fake-Пелевин – не Пелевин, и fake-Бодрийяр – не Бодрийяр. Каков тогда Бодрийяр Бурчуладзе? Чтобы ответить на этот вопрос, стоит еще раз задуматься над приведенной лжебодрийяровской сентенцией «The simulation of something that will never really happen». У Бодрийяра, не интересовавшегося позитивной утопией, его в такой форме, конечно, нет. Бурчуладзе комбинирует утопический момент с симуляцией. Изображаемый в романе гламур, если верить самооценке автора в интервью Екатерине Васильевой, – «это скорее грузинская мечта, чем мимезис и сама реальность ‹…› Это даже не мечта, а симулякр, словно абберация сознания, эдакая имитация мечты» (Бурчуладзе, 2012a). Тут преобладает воля к контрасту: «Мой выбор: в Грузии лучше быть аномалией, чем нормальным» (Там же). Из этого следует не просто нереференциальность изображаемого в романе мира, а его антиреференциальность. Бурчуладзе так и говорит: «В действительности все обстоит обратным образом» (Там же). Мы поняли, но что это означает для изображения российско-грузинской войны? И для кажущегося равнодушия фиктивных героев к ней?

В отличие от фикционального романа в коротком эссе «Бамбармиа кергуду» 2008 г. автор описал именно ту ожидаемую реакцию на приближающуюся войну, которая умалчивается в романе:

Хотя до Тбилиси бомбы не долетели (не считая пару «отдаленных» районов), город все-таки спаниковал, а в какой-то момент почти все думали, что начнется бомбежка (Бурчуладзе, 2008b).

Еще больше света на этот вопрос проливает высказывание автора в интервью 2012 г.: «Весь роман – это проекция моих тогдашних страхов» (Бурчуладзе, 2012a).

Получается, что антимимезис намного более референциален (примерно так, как сатирическая антиутопия, только с обратным знаком), чем не-мимезис. Не только навязчивый дискурс о сексе без табу в романе противоречит социальным фактам (Бурчуладзе, 2012a; ср. также: Manning, 2014, 265)[57], но и равнодушие тбилисской «золотой молодежи» к войне.

Не только отношение тбилисского общества в тексте диаметрально противоположно исторической действительности. И лично-семейные обстоятельства, и гражданская позиция автора, который в интервью ленте.ру отрекается и от «фейка», и от модности (Бурчуладзе, 2012b), кардинально отличаются от подвешенного аксиологического состояния романа.

Из этого можно сделать вывод, что роман, который на первый взгляд кажется слишком прозрачным roman à thèse, воспроизводящим философские тезисы Бодрийяра и литературные приемы Пелевина, при более внимательном рассмотрении превращается в roman à antithèse исторической действительности. Традиционная, вторично-вторичная постмодернистская поэтика писателя Бурчуладзе противоречит всему, что Бурчуладзе как отец двух дочерей и житель Берлина считает желаемым. Следовательно, постмодернистская (и постмодернистско-постмодернистская) эстетика романа состоит как раз в обратной связи с действительностью. Подобная книга не годится как оружие в руках «заканчивателей» постмодерна: поэтику постмодернизма не может победить «маленькая победоносная война».

Через издательство Ad Marginem в свет