Россия – Грузия после империи

Первая и самая древняя метафора – поле боя. Эта метафора намекает на угрозу с российской стороны и исторические параллели между Грузией и Польшей. Вторая – бесконечное застолье. Жизнь в Грузии протекает под знаком тамады, вина и чачи, а также отважных, подвыпивших, но, по большому счету, не совершающих опасных аварий водителей. Этот образ Грузии исходит из сходства между грузинской и польской культурой, совпадения менталитетов, прежде всего в культуре сарматизма (идеологии шляхты) с ее традицией больших приемов и щедрых угощений для гостей. При этом хозяева не заботятся о расходах, если они связаны с гостеприимством. Третья метафора связана со второй. Она состоит в аисторической идиллии. Грузия якобы не является высокоразвитой цивилизацией, и ей присуща определенная инфантильность (открытость и сила чувств), но это дает возможность найти в этой стране большую любовь и даже возможность возвращения в прошлое. Четвертая метафора признает Грузию, напротив, точкой пересечения культур, цивилизаций и континентов. Взгляд сквозь эту призму учитывает в первую очередь определение Грузии, исходя из ее геополитического положения. Журналисты, так воспринимающие южную страну, подчеркивают ее сложную восточную историю и многоуровневую грузинскую идентичность, содержащую также и европейские черты.

Грузия как поле битвы

«Кто-то сказал, что на Кавказе даже вместо меридианов и параллелей бегут линии фронта» (Jagielski, 2013 [1994], 9). Так изображалась Грузия, прежде всего в 1990-х гг. и с 2003 по 2008 г., причем этому видению придавалось большое значение уже раньше. Эта традиция восходит к имперским войнам против горцев, а также к периоду борьбы за независимость в 1917 и 1924 гг. (Strutyński, 1857, 58–62; Andrzeykowicz-Butowd, 1859, 70–75; Strumpf, 1900, 129; Wyganowski, 1907, 18). Несмотря на ранний активный интерес, путь Грузии к независимости не привлекал в Польше особого внимания, потому что после периода перестройки в СССР поляки были заняты своими собственными проблемами. Тем не менее Грузию посещали известные польские журналисты Войцех Ягельский, Павел Решка (Reszka, 2007, 67–140), а также Марсин Меллер. Их публикации были напечатаны в таких значимых еженедельных газетах, как «Gazeta Wyborcza», «Rzeczpospolita», «Polityka». Благодаря этим репортажам Грузия еще как-то фигурировала в представлениях поляков. Примером восприятия Грузии во время вооруженного конфликта могут служить репортажи Войцеха Ягельского под названием «Dobre miejsce do umierania» [Хорошее место, чтобы умереть] (Jagielski, 1994).

Репортер сконцентрировался на 1990-х гг.: на описаниях внутренних конфликтов (путчах, арестах, столкновениях этнических меньшинств) и столкновений между бывшими советскими республиками. Вся жестокость борьбы передается на примере отдельных судеб – например, история членов семьи врача-ларинголога Тариэла Таргулия, убитых один за другим (Jagielski, 2013 [1994], 118–122). В этом случае, отмечает сам журналист, как коллективные, так и индивидуальные судьбы отмечены войной. От поколения к поколению в регионе передавалась традиция борьбы за свободу. Военный корреспондент Ягельский пытается передать грузинскую культуру своим землякам, поскольку путевые записки всегда являются практикой перевода (Scholl, 2009, 108). Он соглашается с Рышардом Капущинским в том, что кровавые распри коренятся глубоко в истории:

…Каждый грузин… каждый житель Кавказа, носит… в памяти зашифрованную карту… опасности. С той разницей, что карта… не оберегает его от… потока или стада общины/общества, но от кого-то из другого клана… из другой национальности. ‹…› Ненавидят друг друга (вот) и все! …Каждый… воспринял это с молоком матери. ‹…› …Соседи не демонстрировали поучительных примеров… (Kapuściński, 2008, 105–106)

Как метафора карты Капущинского, так и диагноз Ягельского передают фатализм в восприятии увиденных событий: