Россия – Грузия после империи

Вопреки схожим моментам наблюдаются и принципиальные различия, самое важное – тон описания природы. Вместо пафоса Стрельницкого, у Пакосинской доминируют шутки и радость. К тому же не природа, а сама писательница стоит в центре текста.

Когда я говорила о смешении дискурсов, журналистского и общественного, я не упомянула один важный аспект: переплетение вплоть до плагиата. Это явление можно показать на примере Катаржины Пакосинской. Два блогера, издатели сервис-портала «Лица Грузии», обвинили ее в том, что она включила в свою книгу «Георгиалики» фрагменты из их описаний, доступных в Интернете, и эти обвинения оказались небезосновательными (Baliszewski, 2013; Gąsior, 2014). Дискурс-анализ показывает взаимодействия различных групп, пишущих о Грузии: польские знаменитости ищут источники вдохновения в текстах «среднестатистических» туристов.

Грузия как точка пересечения культур и влияний

Самые осмысленные/продуманные размышления о Грузии можно обнаружить у Войцеха Горецкого, Войцеха Ягельского и Марсина Савицкого. Эти три репортера постоянно подчеркивают сложности и неоднозначность в истории и современности Грузии. Они не останавливаются на упоминаниях сверхпереживаний и описаниях страстей. Они пытаются объяснить актуальную проблематику особенностями исторического развития, поясняют определенный вид поведения нации и способы ее мышления. Это видение включает в себя и наблюдения над Грузией сквозь призму соседей. Когда речь заходит о Кавказе, то нужно учитывать, что имеются в виду Армения, Азербайджан, Абхазия и Южная Осетия (см.: Górecki, 2002; Jagielski, 2004; Meller, 2013b; Sawicki, 2014). В отличие от первых трех метафор здесь самое важное место занимает не Грузия. Здесь нет иерархии культур.

Такую трактовку ввел Рышард Капущинский: он рассматривал специфику народов Кавказа в связи с этническим разнообразием коммунистического государства (Kapuściński, 1974 [1968], 5–66). Это смешение генеалогических древ, трудности при определении гражданства. К русским на Кавказе он относился двойственно – отчасти как к колонизаторам. Кроме того, он подчеркивает «восточные черты» Грузии: иррациональность, непредсказуемость, перепады настроений. В целом это «иное» – восточное мышление, но одновременно и дающее чувство свободы и человечности, большей, чем на Западе. Итак, здесь мы имеем дело с «восточным» менталитетом, как еще со времен барокко его представляют себе западноевропейцы:

Люди, которые здесь живут, отличаются… удивительным и непонятным колебанием эмоций… внезапными изменениями настроения. В общем, они доброжелательные, гостеприимные… И вдруг…хватаются за кинжал и саблю… и не успокоятся, пока не увидят кровь (Kapuściński, 2008, 106).

Ягельский прибавляет:

Их мечты, мысли, даже эмоции могли быть исключительно большими, стрельчатыми, как горы, среди которых они жили ‹…› Разрывались, бросались друг на друга с криком… плакали, любили, ненавидели, почитали, ругались ‹…› Могли жить только в крайностях. Даже свои озера называли морями (Jagielski, 2013 [1994], 21).

Это иное мышление имеет также и позитивные стороны, поскольку Грузия предлагает, несмотря на военные междоусобицы, чувство безопасности и радости жизни, учит почитанию семьи, дружбы и традиционных ритуалов. Современные путешественники по Грузии, в том числе и журналисты, пользуются в своих повествованиях о ней все еще старыми стереотипными описаниями.

В замечательном репортаже «Toast za przodków» [Тост за предков] (2010) Горецкий выводит следы кавказской культурной гибридности на первый план. Польский журналист цитирует Александра Русецкого, который напоминает, с одной стороны, о восточных, а с другой стороны – о западных (европейских) чертах кавказских культур, особенно Грузии:

Наши народы (находятся) в ситуации человека, у которого в шкафу несколько костюмов… Один из костюмов… – это южная европейскость, но существуют и другие: кому-то могут быть ближе азиатские ценности. И хорошо (Górecki, 2010, 196).