Этот механизм проецирования сопровождается недоверием и антипатией обеих стран по отношению к России, а также двойственным отношением к Западной Европе. Некоторые журналисты замечают и отчасти деструктивную антипатию грузин по отношению к России, их преувеличенную веру в себя и вытекающие из этого политические и экономические последствия (Jagielski, 2013 [1994], 20–21; см.: Miller, 2008). Тем не менее в общественном дискурсе о Грузии доминирует восхищение прекрасными ландшафтами и гостеприимством жителей. Чувство экономического или культурного превосходства идет рука об руку с определенным видом тоски, что отчасти напоминает колониальный дискурс. Кроме того, популярность Пакосинской и супругов Меллер, а тем самым и их представления о Грузии ведут к отсутствию критического подхода; критичность обозначает в этом случае сдержанность в отношении стереотипов.
Большинство польских журналистов подчеркивали, что грузины относятся к своему прошлому не совсем осознанно и, главным образом, тоскуют по благосостоянию и значимости республики в советские времена (Sawicki, 2014, 23, 33, 40–46). Проблемы с дорогами или, скажем так, сдержанность местных водителей по отношению к соблюдению правил дорожного движения тоже часто упоминаются в описаниях. Но если для одних туристов это выражение негативного проявления азиатских особенностей региональной культуры, то для других – это констатация жизни по естественным, немного хаотичным законам. В Грузии, как замечают поклонники страны, царит свобода и радостный хаос. В Европейском союзе, как утверждают его критики, все до такой степени урегулировано законами, что это не оставляет людям пространства для креативности и радости жизни (Górecki, 2010, 175; Stasiuk, 2013, 15).
Польский «грузинский текст» является, таким образом, сильно историзированным: он часто пользуется старыми источниками и записями политических ссыльных XIX в. В этом смысле значительную роль играет интертекстуальность: почти в каждом репортаже и на каждом интернет-портале встречаются аллюзии, парафразы и другие виды ссылок на более ранние высказывания о Грузии или о Кавказе. Я полагаю, что именно это определяет общественное сознание в Польше. Если сравнить количество современных переводов литературных текстов с грузинского на польский с числом проанализированных или дигитализированных текстов XIX в. (в последний раз такая попытка предпринималась в рамках проекта «Кавказская библиотека», финансовую поддержку которому оказывала Национальная программа по развитию гуманитарных наук[108]
), то становится понятно, что последние пользуются широкой популярностью. Культурные проблемы постсоветской и даже постмодернистской Грузии, которая находится в поисках нового языка и идентичности, а также способа самовыражения, представлены не настолько широко, хотя известный роман Зазы Бурчуладзе «Адибас» был опубликован в Польше почти одновременно с «Гаумарджос» и «Георгиаликами», в 2011 г. Общественному мнению в Польше незнакома «новая» Грузия. Скорее всего это связано с тем, что в заметках путешественники обычно ищут «лучший» круг людей и красивых мест, в которых остановилось время. Таким образом, Грузия остается для большинства польских писателей пространством проекций и мечтаний о настоящих гостеприимстве, самозабвении и свободе.Библиография