Россия и европейский романтический герой

Как можно объяснить такое поведение с точки здравого смысла? Если бы подобный сюжет появился в европейской литературе, его объяснение было бы однозначно: Ставрогин был бы герой какого-нибудь средневекового романа или современного романа-фантазии и являл бы собой посланца дьявола, отправленного на землю сеять в умах людей конфузию и хаос, соблазнять их идеями, которые так или иначе погубят их. Вот коренная разница между европейской и русской европеизированной (другой и нет) литературой. Даже Лермонтов, этот наиболее последовательный русский романтический писатель, когда хотел написать существо, способное творить зло по своей свободной воле, смог изобразить его только отвлеченным Демоном. Тем более Достоевский, герои которого страдают отсутствием воли и способны только на вспышки своеволия.

Своеволие есть, а воли нет, а между волей и своеволием не просто глубокая пропасть, они взаимно и враждебно противоположны друг другу: воля как рациональность и духовная дисциплина, своеволие как случайное, спонтанное, импульсивное и иррациональное действие. Волевые романтические злодеи – шекспировский Яго, диккенсовский Фейгин, граф Фоско из «Женщины в белом» Уилки Коллинза – получают от своих действий удовольствие или по крайней мере удовлетворение, в этом цельность их характера.

Несмотря на всю отвлеченность образа Ставрогина, представить его таким образом невозможно. После того как Шатов обвинил его в абсурдном раздвоении взглядов, следует удивительная фраза: «– Не шутил же я с вами и тогда; убеждая вас, я, может, еще больше хлопотал о себе, чем о вас, – загадочно произнес Ставрогин». Будь на месте Достоевского любой другой писатель, слово «загадочно» было бы немедленно разъяснено, потому что в нем разгадка образа Ставрогина. Но, как известно, творческий метод Достоевского не таков, Достоевский не отпустит читателя с четким «дважды два четыре» в кармане. Относится ли «загадочно» к тому, что Ставрогин «хлопочет о себе», поскольку его злодейская роль состоит в непрерывном совращении людей идеями? Или – и что более правдоподобно – Ставрогин хлопочет о себе, потому что его сознание разорвано между диаметрально противоположными мировоззрениями, и, проповедуя Шатову почвенничество и православие, он искренне надеется и сам утвердиться в этой идее, обретя таким образом цельность… хотя, увы, уже готов пуститься с таким же жаром в противоположную сторону и с тем же искусством слов начать посвящать Кириллова в атеистическое откровение о человекобоге…

Даша говорит Ставрогину: «Да сохранит вас Бог от вашего демона…», на что тот отвечает самоуверенно, даже пренебрежительно: «О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесенок с насморком, из неудавшихся». Напрасно он так отвечает, будто бес у него в кармане, как у кузнеца Вакулы. Было бы так, он был бы, как Яго, или Фоско, или Миледи из «Трех мушкетеров». Это у разбойника Орлова и упомянутых персонажей их дьявол у них в кармане, потому что они всегда поступают по своей воле. Ставрогин же выглядит так, будто попал в духовный капкан, природу которого не понимает и вовсе не знает, почему ни одно из известных мировоззрений не устраивает его. И потому Кириллов, который знает его несравненно больше Хроникера, говорит ему: «вы не сильный человек».

Если попытаться понять не «раздвоенный», но единый смысл капкана, в который пойман Ставрогин, можно понять единый смысл, лежащий подо всеми кажущимися и столь противоречивыми смыслами романа «Бесы». Для этого следует сделать еще один шаг по пути, который указывает герой «Записок из подполья»: «Я упражняюсь в мышлении, и, следственно, у меня всякая первоначальная причина тащит за собою другую, еще более первоначальную, и так далее в бесконечность». Вопрос о бесконечности слишком далек, но если взять поближе и попытаться найти за «первоначальной причиной» (некоторым понятием, которое мы принимаем за аксиому) причину еще более первоначальную… например, если сообразить, что Шатов говорит об относительности понятий добра и зла своим неповоротливым языком буквально то же самое, что выкрикнет несколько лет спустя Ницше: принятые за аксиому Добро и Зло в иудео-христианской системе ценностей вовсе не заданы человеку неким Высшим Существом и вовсе не так уж безусловно отвечают тому, что Достоевский называет в «Бесах» человеческой натурой.

…И может быть даже (согласно Ницше), они для человеческой натуры, как смирительная рубашка или тот самый ставрогинский капкан…