Россия и европейский романтический герой

Я долгое время полагал лучшим американским романом «Моби Дик». Но капитан Ахав, одержимый внешней целью и внешней победой, – это несколько абстрактный, скорей всеевропейский герой с фаустовской динамической душой, как когда-то определил Освальд Шпенглер. «Великий Гэтсби» – дело другое. Гэтсби – это как если бы европейский еврейский люфтменш превратился в Америке в англосаксонского люфтменша, и дело с концом. И в этом превращении есть что-то не частное, но общее, то есть парадоксальное – и, как всегда с парадоксом, уводящее в иные глубины. Еврейский люфтменш – это еврей диаспоры, еврей, оторванный от своей земли еще со времен Рима и существующий между небом и землей в чуждом для него воздухе христианской цивилизации. Конечно, у него есть Библия, то есть культурная точка опоры, между тем как у Гэтсби и такой точки опоры нет. Можно сказать, что Гэтсби еще более искусственный герой, чем Раскольников у Достоевского, а между тем он, без сомнения, характерен для Америки. Не потому ли, что Америка – это своеобразная люфтстрана?

Насчет парадокса Америки прекрасно писал еще король парадоксалистов Честертон, сравнивая американскую конституцию с инквизицией в том смысле, что и та и другая основаны на «кредо», то есть что Америка – это страна, устроенная на придуманной идеологической формуле. То есть что англичанин – просто англичанин по рождению, так же как француз или немец, задумываться тут не над чем, национальности всех народов создавались сами по себе в течение веков. И потому никому не приходит в голову дикая идея «англизировать» французского ресторатора, даже если он живет в Англии десятки лет. Совсем не то в Америке, этой стране беженцев со всего мира: тут люди всегда считали своей моральной максимой (наподобие моральной максимы инквизиции) американизироваться и стать патриотами не земли, не нации как таковой, но американской конституции, и прежде всего американской Декларации независимости: «…все люди созданы равными и Создатель даровал им неотъемлемые права, среди которых право на жизнь, свободу и преследование счастья».

Ах это слово: счастье! В Феллиниевом «8 ½» протагонист, которого играет Мастроянни, жалуется кардиналу, что он несчастлив. «Почему ты думаешь, что должен быть счастлив?» – спрашивает кардинал, как и положено всякому католическому прелату. Декларация независимости была не только дерзостной, но и рискованной пропозицией. Она была как меч о двух лезвиях, выкованный из конфликтующих материалов – духовности (морали) и материи (обогащения). Эти две составляющие неловко тлели бок о бок столетия и столетия в христианской Европе, но только в Америке они, как части разбитого Вотаном меча Зигмунда, были брошены в плавильный котел могучей рукой американского Зигфрида и приняли форму совсем иного клинка.